теряя людей, а изыщет «дыры» в обороне противника и ударит в самую слабую точку.
Разъезды гвардии рыскали по ближним деревням, сгоняя к Толозе мужланов, чтоб сделали перед лагерем палисады, на случай вылазки из города. Мужланы хмурятся, ругаются сквозь зубы, но идут — с королем и гвардейцами не поспоришь, еще чего доброго деревню пожгут или на пику насадят. Да и время сбора урожая миновало, поля и виноградники неубранными не останутся. На «походный храм», сияющий белым средь синих и черных шатров, простецы косятся испуганно — знают, что виноваты.
— Скукотища, — зевнул Конан и опустился на складной стульчик у входа в наш шатер. Деревянные рейки скрипнули под его тяжестью. На покрытом чистой льняной тряпицей столике перед королем громоздились простые деревянные блюда с горячим обедом, таким же, какой подают простым гвардейцам — шпигованное чесноком мясо, хлеб с отрубями, морщинистые желтые яблоки и красное вино. — Не война, а настоящие маневры в лесу Руазель, с охотой и пикником.
— Не беспокойся, Толоза скоро очухается, — ответила я, глядя на поднимавшиеся совсем неподалеку от лагеря городские стены. — Вариантов два: либо вигуэры приползут на карачках вымаливать прощение, либо будут обороняться до последнего.
— Для первого горожане слишком горды, для второго — чересчур трусливы, — киммериец тоже неотрывно наблюдал за Толозой и прихлебывал вино из серебряного кубка. — Эх, если бы это был простой мятеж! Самый банальный, без всяких выкрутасов с фатаренами, Тьмой, Светом, чистым Духом, грешной Плотью… Когда человека полностью захватывает некая идея, он становится опасным. Боюсь, «Совершенные» имеют слишком большую власть над умами тех, кто сидит за городской стеной.
— Толоза — город купеческий, — подумав, сказала я. — Если ты родился торговцем, то уже никакие проповеди не будут властвовать над тобой, уж поверь дочери купца. Струсят! Струсят и выдадут всех «Совершенных» с потрохами, лишь бы сохранить свои богатства. Другое дело — графы, дворяне. Они хотят самостоятельности, независимости от Трона Льва. И ради своих амбиций прикрываются новым вероучением… Кстати, ты заметил знамя Рокода над Нарбонетом?
— Да пусть Раймон подотрется этим знаменем! — грубо ответил Конан. — Суд Высокой Короны никогда не признает законность поднятого им Рокода! Посуди сама: Раймон много лет не выступал против короля и тут вдруг, без всяких оснований, взбунтовался. Земли я у него не отбирал, новыми податями не облагал, личных оскорблений не наносил… А если твоя Аньес ничего не приукрасила, и люди графа действительно участвовали в избиении монахов в Толозе, Раймону и его ближним светит плаха… Добавим сюда нападение на королевский гарнизон и неподчинение воле короля, заговор против верховной власти Аквилонии, в который втянуты еще несколько крупных ленников Пуантена. Хорошо, если отделается простым отсечением головы, а не колесованием.
— Какой ты кровожадный, — фыркнула я. — Не боишься прослыть тираном?
— Не боюсь, я в своем праве… Погоди-ка, что это такое?
Над центральным барбикеном Толозы взвился шафраново-желтый вымпел без изображений. Знак того, что нас приглашают к переговорам. По ним виднелся бело-черный флаг, говоривший о том, что на время открытия ворот города нас просят отвести военных в сторону.
— Проснулись наконец, — злобно ощерился Конан. — Сменили мокрые штаны на свежие и теперь будут умолять о милости… Не выйдет! Дженна, сиди. Мы никуда не пойдем — сами прискачут! В конце концов, король им должен или они — королю?
Опустился мост, по нему прошли два десятка пышно разряженных горожан. Встречать посланцев Конан отправил Паллантида — в одиночестве, только с герольдом. Мост горожане сразу подняли — боялись. Замок Нарбонет молчал.
Вот они, лучшие и избранные горожане Толозы, вигуэры, правители магистрата. В бесценных парчовых одеждах. Конан остался недвижен, просто сидел на своем стульчике, жевал травинку и смотрел в небо.
Самый старый, а значит самый уважаемый начал говорить как только Паллантид подал знак: можно, мол.
— Государь наш! Всецело преданная вам Толоза выслала нас, избранных своих представителей, дабы мы, выражая пред вашим лицом всю ту неслыханную радость, которая, обуревая нас при известии о прибытии возлюбленного государя…
Даже Паллантида — уж на что терпеливый — и то жгутом скрутило. Ничего себе! И это после обстрела цитадели кровавыми ошметками! Ох, сейчас кому-то несладко придется!
Лучшие граждане тем временем бросают то влево, то вправо опасливые взгляды. Их беспокоит мрачность лиц гвардейцев и легатов, великое количество оружия. И эти тревожащие приметы они видят повсюду вокруг себя.
Вигуэр продолжает точить мед, сладенько лыбясь.
Конана извещают о безмерном счастии, которое охватило Толозу при первом же слухе о приближении государя. Королю выражают всеобщую любовь и преданность. Возлюбленный монарх непременно должен узнать о том, что Толоза готовит ему праздничную встречу, как положено, с шествием, цветами и колокольным перезвоном…
— С перезвоном? — вдруг переспрашивает Конан, а я раскрываю рот от изумления. — Готовит? Что, не все митрианские храмы пожгли, один на всякий случай оставили?
Сбитый с толку вигуэр замолкает и отвешивает изящный поклон. А киммериец вновь погружается в каменное молчание и опять смотрит в синее небо.
Вынырнув из поклона, вигуэр продолжает плести искусные словеса. Целый ковер на глазах у наших легатов и сотников выткал. Итак, преданная всемилостивейшему государю Конану Канах Толоза преисполнена глубочайшего изумления, видя своего господина идущим на нее чуть ли не с войной. Разве не обменялся город с королем клятвами, наподобие брачных, во времена восшествия государя на престол, когда вся Аквилония присягу на верность короне приносила? И вот эта великолепная, эта смертоносная армия, государь, — о!.. Разве не видите вы здесь своих добрых подданных, государь? Толоза — ваш дом, как и вся Аквилония! Ваши владе…
Киммериец медленно, тяжело встал. Вигуэр, почуяв неладное, заткнулся, оборвавшись на полуслове, и отступил на шаг.
— Клянусь именем Митры Солнцезарного, — процедил король, а я поняла, что муж мой едва сдерживается. Конан разъярен и теперь его не остановишь. — Клянусь, что я войду в город, возьму все, что мне потребуется, перевешаю всех виновных в мятеже, погромах и нападении на людей короля! А сейчас я возьму от города заложников!
Он рехнулся, подумала я. Знатные горожане пришли с переговорами, это же нарушение всех мыслимых законов войны! Так нельзя! Заложники! И не смерды, а лучшие горожане! Нельзя!..
…И поправила сама себя: это не война, а подавление мятежа. Можно!
— Взять их!
Легаты молчали, не смея противоречить королю. Паллантид кривил губу в очень нехорошей усмешке.
И вот почтенный седобородый глава магистрата лежит на пыльной земле, марая превосходную парчовую котту, а на нем сидит гвардеец и увлеченно вяжет старикану руки. Остальные почтенные вигуэры валяются рядом в аналогичном положении — не шевельнуться! Пищат с перепугу, как мыши.
Одного посланца оставили — он должен вернуться и передать слова короля магистрату и сотникам графа Раймона, командующим обороной Толозы
— Если до грядущего рассвета город откажется сдаться и не выпустит гарнизон цитадели без всякого убытка, — очень-очень спокойно сказал Конан, глядя в блеклые и пожелтевшие от ужаса глаза старца, — всех повешу. Всех! Этого… — тычок пальцем в самого почтенного вигуэра, — и этого… Этого! Этого! Этого! Одного за другим! Всех! Сам, собственными руками! Пшел вон, мразь!
До заката и на следующее утро Толоза не сдалась. После восхода солнца Конан исполнил обещание — перед главными воротами стояли девятнадцать виселиц. Правда, казнью занимался не король, а привыкшие к грязной работе крепкие ребятки из «Черного Беркута». Барон Гленнор остался бы доволен их выучкой.
Я начала думать, что ничего хорошего из нашей затеи не выйдет.
