готов…
— Спасибо, постараюсь учесть. Впрочем, лекари у Чабелы куда надежнее наших аквилонских коновалов. Цинция пишет, что стала чувствовать себя гораздо лучше. Надеюсь, обойдемся без вмешательства магии.
— Как знаешь… Ага, кажется подоспело время подкрепиться!
Явился Джигг, сообщил, что в трапезной комнате накрыт стол на двоих, и если благороднейшие месьоры соблагоизволят покинуть кабинет, то они смогут закончить беседу за ужином.
Из приоткрытой двери потянуло столь соблазнительными запахами, что я едва не захлебнулся слюной. И это после долгого воздержания! Не спорю, фруктовые каши Джигга тоже недурны, но ведь невозможно питаться ими почти пять дней!
Едва мы с Тотлантом заняли свои места и успели насладиться сияющим начищенным серебром столовым прибором, как со стороны дверей в коридор послышался ледяной голос Джигга:
— Нет, сударь, господа трапезничают… Это абсолютно невозможно, сударь… Повторяю: это исключено!
— Да пошел ты! — громыхнул подозрительно знакомый мне баритон. — Пусти, кому говорят!
Камердинер появился в трапезной с таким выражением на лице, что мне показалось, будто он обнаружил у себя в сапоге одновременно гадюку, скорпиона и ядовитую жабу.
— Месьор Веллан, сын Арта желает видеть вас, господин барон, — в речи Джигга звенели стальные нотки. — Я пытался решительно настоять на том, что вас нельзя отвлекать во время ужина, однако этот юноша…
Помянутый юноша отодвинул надувшегося Джигга в сторону и явился пред наши светлые очи.
Н-да, Веллан практически не изменился со времени нашей последней встречи на свадьбе Конана и Зенобии в 1293 году. Кажется, этот охламон вообще не становится старше, сколько бы лет не проходило. Надо думать, играет свою роль отличительная черта народа Карающей Длани — оборотни очень медленно стареют да и живут значительно дольше человека.
Джигг не совсем прав: «юношей» назвать Веллана сложно. Вполне взрослый сформировавшийся мужчина в возрасте около двадцати пяти лет, с широкой костью, впечатляющими плечами и пробивающейся светлой щетиной на щеках и подбородке: не будет бриться — заростет бородищей от уха до уха. Шикарная копна соломенных волос, сильные руки, а легендарный взгляд обманчиво невинных и наивных голубых глаз Веллана сразил уже не один легион романтических красоток…
Ну надо же! Наш оборотень одет не в кожу и шкуры, как положено варвару из далекого и диковатого Пограничья, а во вполне приличное дворянское облачение — темно-зеленая котта с гербом Полуночного королевства: геральдический щит разделен горизонтально на две части, в верхней половине на червленом поле изображена золотая королевская корона; в нижней, в серебряном поле — зеленеют три дубовых листа, которые держит в зубах черная волчья голова. Недурно…
— Слушай, Хальк, что за хмырей ты набрал себе в прислугу? — громогласно возмутился Веллан, даже не соизволив поздороваться. — Этот напыщенный холуй не пускает нас к тебе полный день, отговариваясь всякой ерундой! То ты болен, то занят, то ужинаешь! Я рассчитывал на совершенно другой прием в твоей пропахшей пергаментом и чернилами вотчине…
После «напыщенного холуя» выражение лица Джигга почти не изменилось — он лишь чуть-чуть приподнял правую бровь, что означало крайнее волнение и возмущение. А увидев, как развязный оборотень приблизился к столу, нахально оторвал ножку от жареного фазана и отобрал у Тотланта серебряную тарелку, прежде предназначенную для десерта (фрукты в сиропе и булочки с растопленным маслом и медом), камердинер развернулся и молча уплыл в свою комнату — страдать. Отлично понимаю его чувства — Джигг помешан на этикете и приличиях, в понятия «этикет» и «Веллан» столь же совместимы, как огонь и вода.
— Ладно, рожа, садись… — едва сдерживая смех, сказал я, указывая Веллану на место справа от меня. — И впредь запомни, что ты находишься с коронном замке Великой Аквилонии, а не у себя в хлеву!
— Кому и хлев — коронный замок, — не остался в долгу оборотень. — А вообще, рад встрече Хальк. Как поживаешь?
Я понял, что с прибытием Веллана разговор затянется до полуночи, если не до утра.
Первые смутные признаки надвигающейся угрозы появились еще около полутора лет назад, но тогда никто не обратил ни малейшего внимания на появившуюся в Немедии секту последователей древнего иранистанского пророка Мэниха — обитатели королевств Заката веротерпимы, в одной только Аквилонии насчитывается почти полторы сотни самых разнообразных культов от вполне пристойных и признанных государством (митрианство и близкий к нему культ Иштар) до самых экзотических, вроде нордхеймского вотанизма или редкого у нас вендийского «созерцательного учения».
Святой Эпимитриус тысячу триста лет назад сам призывал к терпимости, однако завещал своим потомкам — аквилонским королям — быть осмотрительными и внимательными, поскольку Первородное Зло Черной бездны тоже не дремлет и всегда будет пытаться запустить свои скользкие щупальца в мир людей. Вполне естественно, что во всех до единого королевствах к Закату от Кезанкийского хребта поклонение темным богам открыто не одобряется властью или вообще запрещено — как, например, у нас в Аквилонии. Последователей Сета или Затха могут запросто выслать из страны, а то и вообще предать казни через очищающее пламя за всякие гадости наподобие человеческих жертвоприношений или использование черной магии.
Еще со времен Первых Королей «государственной религией» в пределах Трона Льва признано митрианство — аквилонский престол и его владелец вкупе со всеми добрыми подданными находятся под защитой Солнечного Бога. Однако не противоречащие постулатам учения Митры и Эпимитриуса культы отнюдь не подвергаются преследованиям, и право людей верить в того бога, какой им больше нравится, сомнению не подлежит. Между прочим, у нас в Тарантии самыми крупными святилищами являются храмы Иштар, Бела, Нергала Справедливейшего как олицетворения беспристрастности, и Эрлика-Воителя, покровителя военного дела.
Все довольны, никто не обижается, хотя митрианские храмы и монастыри и считаются самыми богатыми и пользующимися благоволением короля и двора. Но увы, одной из причин начавшейся на Закате духовной смуты являлось то, что митрианство в борьбе за души издавна занимало главенствующую позицию, и высшие жрецы начали беззастенчиво пользоваться своим влиянием и богатством — тут даже король Конан и его соратники, проведшие за последние восемь лет весьма основательные реформы, были бессильны что-либо изменить. Жреческое сословие оказалось слишком косно и независимо для того, чтобы прислушаться к голосу разума и начать хоть какие-то преобразования.
И, разумеется, зажравшиеся митрианские жрецы проглядели реальную опасность.
Насколько я могу судить по собственным наблюдениям и докладам Латераны, нашей секретной службы (у меня, как у советника короны, есть возможность заглядывать в закрытые для широкой публики бумаги), недовольство политикой храмовых конклавов в народе и у дворян постепенно росло — обители имели право скупать земли, с которых в казну шел минимальный налог (это в Немедии и протекторатах Трона Дракона. В Аквилонии Конан запретил монастырям владеть своими ленами), щедрые пожертвования верующих превратили некоторых высших жрецов в весьма богатых людей, которые не гнушались даже торговлей, напрямую запрещенной Эпимитриусом в своих «Заветах», на монастыри работали тысячи кметов и ремесленников…
Словом, некогда скромные и созерцательные митрианские обители переродились в роскошные дворцы, жречество и монахи, позабыв о стяжании благ духовных, обратились к благам материальным, изначальные постулаты о чистой и безгрешной жизни позабылись, вместо того, чтобы помогать бедным и утешать страждущих, жрецы превратились в совершеннейших торгашей. К сожалению, эта болезнь поразила абсолютное большинство крупных митрианских общин на Закате.
И вот тут как-то очень вовремя появились последователи Мэниха, которых еще называли «фатаренами» — название шло от иранистанского слова «очищенные, чистые душой». На первый взгляд их
