принялся целовать.
— Тише, колдунья! Ведьмочка моя ненаглядная. Всю посуду перебьешь!
Двинятин всегда отличался быстротой реакции. Сознание еще не успевало понять происшедшее, а тело уже реагировало. Причем всегда так, как надо, не то что глупое медленное сознание… Ведь самое трудное — это вовремя понять, что делать. Тайфун по имени «любимая женщина» надо любить. Цунами по имени Вера Лучен- ко нужно развлекать. Если забываешь включить соображалку, сказать несколько слов, напряжение накапливается — и…
Пай запрыгал вокруг них, бешено виляя хвостом. Он терпеть не мог, когда Вера с Андреем ссорились, и обычно забивался под диван. Хотя, к песьему счастью, такое случалось крайне редко. Зато минуты примирения белый спаниель обожал, всем своим видом показывая, как он рад. Хорошо, когда вожаки стаи ладят между собой!..
— Ты поступаешь прямо как в анекдоте, — сказал Двинятин.
— В каком еще анекдоте? — Вера подняла бровь, делая вид, что продолжает сердиться. Прикосновения Андрея ее всегда усмиряли.
— В суде слушается дело об убийстве. «Гражданка Сидорова, объясните: за что вы ударили своего мужа утюгом по голове?» — «За то, — говорит Сидорова, — что я раз сто повторяла ему, какой у меня мягкий и уступчивый характер, а он все не соглашался».
Андрей, поглядывая на свою разгневанную возлюбленную, не знал в точности, как ему быть. Он вообще-то привык, что Вера — женщина с необычными способностями. Но раскалывание взглядом стекла, согласитесь, явление все же нерядовое. И потому он немного растерялся.
Вера и сама растерялась. Она чувствовала опасность, могла предвидеть некоторые события, но разбивания посуды в гневе не ожидала… Надо как-то себя контролировать.
— Если ты так не хочешь, чтобы я ехал, давай все отменим, — серьезно сказал Андрей. — Не поеду я ни на какую эпидемию. Найдут другого ветеринара. Если из- за этого паршивого гриппа ты выгоняешь меня из дома…
— Двинятин, ты манипулятор.
— В каком смысле? — принят самый невинный вид мужчина.
— Во всех, — вздохнула его подруга. — Я же не могу… Послушай, у меня есть отличная идея! Давай я поеду вместе с тобой! Я же врач или кто?
— Ты не просто врач, ты потрясающий психотерапевт, — поднял руки вверх Двинятин. — Но с кем ты будешь работать на птичьем гриппе? Гипнотизировать уток и кур перед тем, как их уничтожат?
Вера снова нахмурилась. Вот упрямец!..
— Не смешно. Черный юмор — не твой цвет… В районах заражения ведь живут люди. И они нуждаются в психологической поддержке, — не сдавалась она. — Ты же не станешь этого отрицать?
Двинятин не любил ссор. И вообще не выносил никаких конфликтов. Ему казалось, что если вовремя поменять тему неприятного разговора, то можно обезвредить надвигающийся вал эмоций. Вал наткнется на другую тему и разобьется на маленькие безобидные ручейки. Правда, менять тему не всегда получалось. Он на мгновение задумался.
— Слушай, совсем забыл! Я же сварил борщ. Настоящий, украинский. Мама рецепт продиктовала по телефону. Значит, так: две мозговые косточки, картошечка, сваренная до воздушной мягкости, лучок и натертая морковка, слегка прижаренная на сковороде, красный и желтый сладкий перец, помидоры (никакой томатной пасты, долой химию!), капусточка, свеколка…
— Вкуснотища, наверное, — сказала Вера. — Жаль, я не голодна.
— Ничего, это ненадолго, — обрадовался потеплению Андрей.
…Вот стихийное бедствие по имени «любимая женщина» уже улыбается. Выглянул лучик солнца. Шторм утих? Теперь будет тепло, хорошо — тем, кто уцелел… Но главное, если постоянно находиться где-то далеко от землетрясения по имени «любимая женщина», будет беда. Надо быть рядом и не оставлять надолго извержение вулкана по имени «любимая женщина»… Так что мужчина, выходит, практический метеоролог. Даже если он ветеринар.
Продолжая улыбаться, Вера сказала:
— Ты настоящий кулинар. Бросай свою ветеринарию и открывай ресторан. К тебе очередь будет стоять.
— А что! —
— Тогда бросай прямо сейчас и оставайся дома. Или, еще лучше, я на время стану ветеринаром. Поедем вместе.
«Не получилось», — вздохнул Андрей и жестко сказал:
— Так! Ты никуда не поедешь.
— Это откуда такие строгости?! — сузила глаза Вера, не терпевшая, когда ею командуют.
— Пойми, Верунь. — Он понизил тон, желая примирения,
Она с досадой откинулась на спинку кресла. «Ладно, — думала Вера, — пусть ты уезжаешь, это твоя работа. Но мы и так почти не видимся! Каждый сутками торчит на своей работе, и я хочу ехать с тобой. Если я твое все, как ты можешь запретить мне?»
— А я тобой, значит, могу рисковать, — сказала она тихо.
«Ты мне дорога, — думал Андрей. — Ты моя самая главная ценность. И я никому не позволю подвергать тебя риску. Даже тебе самой. Хотя на моем месте ты точно также стремилась бы в очаг опасности…»
«Но тогда и я не должна позволить тебе совать голову в пасть льва! Почему мужчины так любят уезжать? Рисковать? Есть упоение, видите ли, в бою!.. И на чего-то там краю. Не понимает, что я почувствую все его раны, ссадины, недомогания. Думает, что он все еще принадлежит сам себе. Что можно всех спасти. Но это иллюзия. Спасти всех невозможно. Все — это много, и это никто. 'Всех' не существует, их не спасешь. Можно спасти только того, кто рядом».
— Вера, я тебя очень люблю. Но мужчина из нас двоих все-таки я, — не выдержал затянувшегося молчания Андрей. Он мрачно сел на пол возле сумки и принялся изо всех сил затягивать ремни.
— Заметно, — ответила Вера и, не глядя на Андрея, вышла из комнаты.
«Не ожидала от него, — досадовала она. — Такой заботливый, но сейчас думает лишь о себе, о своем стремлении спасти человечество. Но для других ли это? Или для себя? Вот, дескать, какой я герой… Неужели жизнь не складывается?»
«Не ожидал от нее, — думал Андрей. — Думает лишь о себе, чтобы ей было хорошо, когда я рядом. А люди и птицы страдают от эпидемии, кто им поможет? Сама вечно кидается на помощь каждому незнакомому, любому страдальцу, однако меня упрекает. Как она не понимает, что если не поеду — перестану себя уважать!»
Вера вдруг появилась в дверном проеме и сказала:
— Ладно. Отлично. Собрался? Тогда посидим на дорожку, и ты уже поедешь. Я же все понимаю. Ты весь там, тебе уже тесно в этой квартире рядом со мной…
— Ты что?! — в который раз за сегодня опешил Андрей. — Разве ты не знаешь, что мне без тебя…
— Да-да. Знаю. Без меня тебе плохо. Но без себя еще хуже, — чеканила Лученко. — Давай, бери сумки и езжай. Я не могу больше. У меня достаточно сил, чтобы расколоть взглядом стакан, но слишком мало, чтобы тебя удержать. Только учти: я тоже куда-нибудь уеду. И буду кого-нибудь спасать!
Вот правду говорят, хоть и в шутку: если вам хочется кого-то задушить, дать по голове, уничтожить и больше никогда не видеть — то, скорее всего, перед вами близкий, горячо любимый человек. Мы всегда сильнее злимся на близких, чем на посторонних. Они, близкие и любимые, вызывают большее раздражение. Ясно почему: от постороннего мы спокойно можем отвернуться. Можем не общаться больше никогда, если он нам чем-то неудобен. А от близкого нам не избавиться. Какой бы он ни был — это наш близкий человек. Мы внутренне зависим от него, вот и злимся на эту зависимость.
Да и как не злиться? Куда деваться? Как быть? Отпустишь близкого — будешь беспокоиться за него,
