в больницах, и впервые с тех пор, как я окончил школу, я оказался за пределами больницы и клинического фона. Это были люди, проживавшие в Хампстеде, белокожие представители среднего класса, и все они казались больными не больше, чем я или любой другой [113] .
Эти жалобы на недостаток клиники и клинического духа в психоанализе впоследствии были использованы против Лэйнга. Так, в предисловии ко второму изданию биографии Лэйнга, написанной его сыном Адрианом, профессор Энтони Дэвид писал, что он «так быстро разочаровался в амбулаторном психоаналитическом мире и не смог установить с ним никаких связей, поскольку, несмотря на неистовую критику, единственным местом, где он чувствовал себя как дома, был психиатрический госпиталь или лечебница» [114] . В этой критической фразе, возможно, и есть доля истины – той истины, что к психоанализу душа у Лэйнга не лежала, его корни были в психиатрии, он вырос из психиатрической клиники.
Работая в клинике в качестве ординатора, Лэйнг в основном имел дело со страдающими личностными расстройствами невротического толка, часто неврозом навязчивости. При этом анализ касался исключительно личности пациента, органическая и телесная сфера не затрагивалась. Обычно с клиентом беседовали его лечащий аналитик и клинический психолог. После этого проводилась своеобразная мини-конференция по случаю: представлялись результаты «обследования» и работы с последующим совместным обсуждением случая.
Клиника дала ему то, чего ранее в его опыте работы не было, и то, чего ему так не хватало. Но оказалось, что этот полюс в чем-то не лучше ему противоположного. Через некоторое время после начала работы Лэйнг поймал себя на мысли, что, вспоминая времена работы в больницах, тоскует. Ему казалось, что обсуждения случаев и практика проработки личностных проблем не имеют под собой никаких оснований. В больницах, где он работал, за всем лечением стояла медицина, а здесь на смену ей приходила исключительно свободная интерпретация. По сути, ни одна из крайностей не нравилась ему: там были жесткие техники лечения – лоботомия и электрошок, здесь – неконтролируемая техника истолкования, но профессия врача раньше давала ему хоть какую-то уверенность. Лэйнг всю жизнь не переставал повторять, что обучение в Институте психоанализа и работа в клинике имели для него не такое уж большое значение. «…Я чувствовал, что в своей карьере опускался на ступеньку ниже» [115] , – говорил он о тех временах.
Одновременно с работой в Тавистокской клинике Лэйнг обучался в Лондонском институте психоанализа. Четырехлетняя программа обучения там включала три основных элемента: 1) учебный анализ продолжительностью в пятьдесят минут пять раз в неделю, 2) посещение лекций, 3) двухгодичный анализ собственного пациента под наблюдением двух супервизоров. Самым важным при этом был собственный четырехлетний анализ. Причем, чем статуснее был твой аналитик, тем успешнее считался анализ. Джон Сазерленд долго обсуждал кандидатуру для Лэйнга. Сам он хотел в качестве такового видеть Дональда Винникота – тогда он был очень известен. В конце концов решено было попросить об этой любезности Чарльза Рикрофта. После года учебного анализа супервизорами были выбраны Марион Милнер и Дональд Винникот.
Примечательно, что Рикрофт и Лэйнг были, что называется, людьми разных сословий. Лэйнг – выходцем из рабочей семьи, Рикрофт – представителем элиты, высшего сословия Британии. Рикрофт был лет на двенадцать постарше Лэйнга, ему было где-то 40– 41, и был он тогда еще относительно неизвестен, только в конце 1960-х гг. были изданы его психоаналитические работы, и его имя стало знакомо исследователям. «Рикрофт был просто Рикрофт. Вежливый, интеллигентный человек, у которого, как мне казалось, не было никакого определенного взгляда на то, каким должен быть анализ» [116] , – говорил Лэйнг. Обычно он просто ложился на кушетку и начинал говорить: о том, что ему приснилось прошлой ночью, о чем он думал в течение дня и пр.
Рикрофт называл случай Лэйнга особым. Он демонстрировал сильное сопротивление, и невозможно было понять, принес ли этот анализ хоть какую-нибудь пользу, однако этот анализ был необходимым элементом психоаналитического обучения. Лэйнгу не очень импонировало излишне терпимое отношение его аналитика к медицинскому и аналитическому догматизму: он прекрасно понимал ситуацию, но не осмеливался, да и не хотел открыто выступать против. Рикрофт же говорил о депрессивных элементах личности его анализанта, о «необыкновенно эффективной шизоидной защите от демонстрации признаков депрессии». В любом случае, как выражается его сын Адриан, «час в день Ронни мог выдохнуть и расслабиться» [117] .Это время к тому же было для Лэйнга омрачено личной катастрофой. В январе 1959 г. трагически погиб его лучший друг Дуглас Хатчинсон. Он сорвался с высоты в три тысячи футов во время восхождения на Бен-Мор в Северной Шотландии. Хотя официальной версией был несчастный случай, не исключалась вероятность суицида. Они дружили со студенческой скамьи, вместе проводили свободное время и занимались альпинизмом. Впоследствии Лэйнг убедил Дугласа изучать психиатрию, и тот присоединился к нему в Тавистоке. Он переживал не лучшие времена и находился в глубокой депрессии. Рождество и новогодние каникулы 1959 г. они провели вместе в Глазго. И именно тогда Дуглас сказал Лэйнгу, что это их последняя альпинистская экспедиция. 3 января 1959 г. он сорвался с горного хребта. Ему был 31 год.
Лэйнг сообщал эту трагическую новость жене Дугласа, которая тогда ждала их первенца. Утром после происшествия он был неспособен к сеансу анализа и заливался слезами. Он рыдал, не скрывая своего горя, и на панихиде. Он настолько не мог сдерживать себя, что присутствовавший там психоаналитик Том Фриман назвал такое поведение неподобающим и посоветовал ему сохранять мужество перед лицом этой трагедии. «Со смертью Дугласа я лишился родного брата», – говорил Лэйнг. Но нужно было продолжать жить.
Во время обучения психоанализу Лэйнг не отказывался и от своих «непсихоаналитических» поисков. Фактически тогда свою задачу Лэйнг видел во внедрении в психологию, психоанализ и психиатрию феноменологии и экзистенциальной философии. Он считал, что работает на пересечении психоанализа и экзистенциализма. В Европе уже были признанные классики этого междисциплинарного пространства: Бинсвангер, Минковски, Босс. Но в Тавистокской клинике господствовал чистый психоанализ, поэтому то, чем занимался Лэйнг, ценилось мало. «Они не понимали того, о чем я говорил» [118] , – рассказывал он.Тогда Лэйнг с интересом относился не только к фрейдистскому, но и к юнгианскому психоанализу, что его коллегам по Институту психоанализа не очень нравилось. В 1935 г. Карл Густав Юнг читал лекции в Тавистоке, и его идеи были весьма распространены в Великобритании, но не всегда с восторгом воспринимались ортодоксальными членами психоаналитического общества. Лэйнг познакомился с идеями Юнга еще в Глазго благодаря своему другу Карлу Абенгеймеру, анализировавшемуся у Юнга. Впоследствии он общался и с Обществом аналитической психологии, в июле 1960 г. он читал для его членов лекцию о новых теориях шизоидных состояний.
Поклонником Юнга был один из сотрудников Тавистокского института Эрик Грэхем (Graham) Хау. Он был одним из немногих, кто тогда разделял увлечение Лэйнга мистикой и восточной философией, и, самое важное, стоял у истоков организации «Открытый путь». Организация располагалась на улице Королевы Анны, 37, в лондонском Вест-Энде, в непосредственной близости от Института психоанализа, Королевского медицинского общества и других организаций. Благодаря такому удачному расположению «Открытый путь» стал своеобразным объединяющим центром, культурным и интеллектуальным средоточием Лондона. «Открытый путь» был своего рода учебным центром для врачей и аналитиков. Организация предоставляла терапевтические услуги тем, у кого было недостаточно средств для психоанализа, и состояла из восьми докторов, работающих на часть ставки. Здесь говорили о философии и психологии, психиатрии и психотерапии, мистике и теологии. Сюда приходили, чтобы высказаться и быть услышанным в компании единомышленников. Здесь читали лекции, проводили семинары и вели терапевтические сессии. «Открытый путь» собирал философов и психоаналитиков, психологов и психиатров, всех интересующихся мистикой и восточной философией. Здесь Лэйнг пересекся с учеником Гуссерля Паулем Зенфтом, глазным хирургом и автором «Феноменологии глаза» Джоном Хитоном и знатоком Востока Аланом Уотсом.
Лэйнг познакомился с Грэмом, как его называли друзья, в 1960 г. в доме своего коллеги и приятеля Джона Хитона, и в начале 1960-х гг. он стал одним из его лучших друзей, по сути, в интеллектуальном отношении самым значимым для него человеком. Он был одаренным и необычайно чувствительным человеком, с которым очень приятно было вести беседу. Его отец был епископом, брат – астрологом, а сам он любил все, что было связано с Востоком: интересовался медитацией, буддизмом, мистикой, оккультизмом и всем паранормальным и был знаком с Кришнамурти, Судзуки, Ньянапоника Махатхера и Аланом Уотсом, а также со многими исследователями буддизма. Они с Лэйнгом были добрыми друзьями, Лэйнг раз в неделю гостил у него дома на Монтегю-сквер, и ночь напролет они говорили о медитации, сознании и многих других вещах. «Тогда он был единственным знакомым мне человеком, который практиковал медитацию» [119] , – вспоминал он.
Чрезмерное увлечение Лэйнга «посторонними» вещами привело к проблемам с посещением занятий в Институте психоанализа и, как следствие, к проблемам с получением диплома. Когда
