— Что писать?
— Кто изнасиловал девчонку, кто рассказывает антисоветские анекдоты, кто мародерствует — все пишите…
— Я этого писать не буду, — Твердохлебов покачал головой.
Следователь долго молча смотрел на Твердохлебова, постукивал карандашом по столу, потом проговорил:
— Я не люблю, когда на подследственного оказывают физические методы воздействия, но если меня к этому вынуждают… придется прибегнуть…
— Да что ж… — Твердохлебов опустил голову, с силой сжал кулак, так что хрустнули суставы. — Чему быть, того не миновать…
Новое пополнение штрафного батальона выстроилось на небольшой поляне в глубине передовых позиций. Семнадцать «стариков» стояли в шеренге рядом. Майор Харченко окинул строй взглядом, затем посмотрел на стоявшего рядом с ним среднего роста человека лет сорока, в шинели без погон.
— Внимание, штрафники! Вот ваш новый комбат — Головачев Андрей Сергеевич.
— А Твердохлебов где? — спросил кто-то из строя «стариков».
— Кто спросил? — мгновенно отреагировал Харченко.
Строй молчал.
— Кто спросил?! — повысил голос Харченко.
Строй молчал.
— Неужто такие пугливые? — усмехнулся Харченко.
— Ну, я спросил, — вышел вперед Балясин: — Ротный Балясин.
— Переживаете за Твердохлебова? — спросил Харченко.
— Я переживаю.
— Вот тебе лично я и отвечу. Твердохлебов арестован за развал дисциплины в батальоне, за антисоветскую пропаганду, за мародерство, за изнасилование девушки. Достаточно?
— Нет, гражданин майор.
— Чего недостаточно?
— Я ничего не понял, — отвечал Балясин.
— Не понял? Та-а-ак… Кто еще не понял, шаг вперед.
Все семнадцать человек шагнули вперед.
— Следом за Твердохлебовым хотите загреметь? Это устроить — раз плюнуть. Эй, священник, как тебя?
— Отец Михаил.
— Я спрашиваю, как твоя фамилия, имя и отчество! — разъярился Харченко.
— Менделеев Тимофей Александрович.
— Ишь ты, какая знаменитая фамилия, — усмехнулся Харченко. — Почему одет не по форме?
— Не дают, гражданин майор. Интендант сказал: нету, ходи в чем ходишь.
— Вот за это Твердохлебов и сидит. За ваши грехи.
— Наш главный грех, что не подохли вместе со всеми, — проговорил Балясин. — В следующем бою, будьте уверены, поляжем.
— Ты что, следом за Твердохлебовым захотел? — после паузы спросил Харченко.
— А нам все равно, где подыхать, — раздался из строя голос.
— Кто сказал? — вновь встрепенулся Харченко.
Из строя вышел Глымов, отрапортовал:
— Ротный Глымов.
— Слышал про тебя, слышал, — покивал Харченко. — Значит, все равно, где подыхать?
— Абсолютно, — спокойно ответил Глымов.
Харченко подошел вплотную к Хлымову, проговорил, дыша в самое лицо:
— Здесь, на фронте подыхать будете. Хоть какая-нибудь польза будет родине от ваших поганых жизней.
— От наших хоть какая-то польза будет — от твоей никакой, гражданин майор.
— Ты-ы! — Рука Харченко лапнула кобуру пистолета, но остановилась. — Ты постарайся подохнуть побыстрее, Глымов. Или я тебе помогу.
Харченко отошел к строю всего батальона, глянул на нового комбата Головачева:
— Приступай к командованию, комбат. Со священником сам разберешься.
Окровавленный Твердохлебов лежал на полу. Старший сержант в гимнастерке с закатанными по локоть рукавами окатил его водой из ведра. Твердохлебов открыл глаза и увидел склонившееся над ним лицо следователя Курыгина:
— Ну как, будем писать признание?
— Не понимаю, в чем я должен признаться, — прохрипел Твердохлебов.
— Все ты понимаешь, змей проклятый, — процедил следователь. — Долго ты еще мучить меня будешь, сволочь?!
Твердохлебов не ответил, закрыл глаза.
— Посади его на стул, — приказал следователь Курыгин.
Старший сержант с трудом поднял грузное тело Твердохлебова, подтащил к стулу, усадил. Но едва отпустил, комбат стал заваливаться на бок, и старший сержант еле успел подхватить его.
— Колись давай, колись! — крикнул следователь, присев перед Твердохлебовым на корточки. — Тебе же лучше будет!
— Мне лучше не надо… — Слабая улыбка тронула разбитые в кровь, распухшие губы Твердохлебова.
— Зачем ты оставил власовцу Сазонову пистолет? Чтобы он смог совершить побег? Так, да? Убил бы солдата, который охранял комнату, и убежал бы? Ну, говори, сволочь, говори!
— Не понимаю, о чем вы… — едва шевельнул губами Твердохлебов.
— Кто травил антисоветские анекдоты? Ротный Балясин, да? Ротный Глымов? Говори, кто?!
— Не понимаю, о чем вы… — Голова Твердохлебова была запрокинута, глаза закрыты.
— Бей… — Следователь встал и махнул рукой.
Охранники втащили потерявшего сознание Твердохлебова в камеру-пенал, бросили на топчан. Со скрежетом закрылась дверь. Было утро, и кусок неба в узком зарешеченном окне порозовел. Твердохлебов открыл глаза и смотрел сквозь пыльную решетку на небо…
Вдруг вспомнилось, как пришел поздним вечером к нему домой майор Рубанов, высокий, сутулый, с длинной тощей шеей, торчавшей из воротника. В руке у него был толстый газетный сверток.
— О, Артем, что это ты на ночь глядя! — улыбаясь, развел руками Твердохлебов.
— Не рад, что ли? — спросил Рубанов, снимая в прихожей шинель.
— Ты приходи ко мне полночь за полночь, я чай пью — садись со мной чай пить, — словами Чапаева ответил Твердохлебов.
— Я водку пришел пить, — ответил Рубанов.
— Водку так водку. Двигай на кухню, сейчас закусить сообразим. — И Твердохлебов первым пошел на кухню.
Из комнаты выглянула жена, вопросительно посмотрела на них, поздоровалась:
— Здравствуйте, Артем. Вам что, поесть приготовить?
— Да мы сами управимся, Вера, не беспокойся. Спи спокойно, — ответил Твердохлебов.
…Они соорудили нехитрую закуску — котлеты, нарезанные помидоры и лук, хлеб, кружочки копченой колбасы, свежие огурцы — и уже откупорили вторую бутылку.
— Ну, хорошо, а Степанкова за что взяли? Всю Гражданскую прошел, два Боевых Красного Знамени, в Первой Конной корпусом командовал, на Халхин-Голе был… его за что? Какой он враг народа? — тяжелым голосом спрашивал Артем Рубанов и дымил папиросой, сверля взглядом Твердохлебова.
— Органы знают, кто он оказался на самом деле и за что его взяли, — ответил Твердохлебов.
