— А ты? Ты не знаешь? Мы же дружили с ним, Василий! Водку вместе пили! И что, мы не знали, кто он был?
— Выходит, не знали, Артем… — развел руками Твердохлебов. — Ладно, не знали. А комкора Шелеста взяли, это что? Тоже враг народа? Он же Царицын вместе с товарищем Сталиным оборонял… — напирал Рубанов. — А Лизачева взяли — тоже враг народа? Комдив каких поискать! Для него советская власть дороже жизни была! Тоже враг народа? — Рубанов ударил кулаком по столу.
— Выходит, враг был… — опустил голову Твердохлебов. — Ты пойми, Артем, не могут органы так грубо ошибаться! Ведь заговор был? Был! Тухачевский, Корк, Эйдеман, Егоров — уж как высоко сидели! И заговор против товарища Сталина плели! Тоже не веришь?
— Не верю, — резко ответил Рубанов, налил в стакан только себе, махом выпил и повторил: — Не верю!
— Ну, не знаю, не знаю… — пробормотал Твердохлебов.
— Хорошо, Василий. — Рубанов погасил в пепельнице окурок и тут же закурил новую папиросу. — А вот завтра меня возьмут и скажут тебе — враг народа, ты поверишь?
— Кончай ты, Артем, что ты, в самом деле… — поморщился Твердохлебов, но Рубанов перебил, требовательно глядя на него:
— Нет, ты все-таки ответь мне, старому другу: поверишь?
— Нет, — глухо ответил Твердохлебов. — Не поверю.
— А вот теперь я тебе не верю, — выдохнул дым Рубанов. — Как миленький поверишь. Через не могу. И знаешь, почему?
— Интересно, — нахмурился Твердохлебов.
— Потому что сделали из нас… бессловесных болванов!
— Ну, ты кончай, Артем! — уже с возмущением произнес Твердохлебов.
— Боишься? — усмехнулся Рубанов. — Вот-вот, Василий, мы уже сами себя боимся… Вот что страшно, как ты этого не понимаешь?
— Ты меня извини, Артем, но ты сейчас рассуждаешь, как враг, — тяжело выговорил Твердохлебов.
— Что и требовалось доказать, — кивнул Рубанов.
— Что ты хочешь доказать, что?! — взорвался Твердохлебов. — Мы живем в окружении врагов! Товарищ Сталин это хорошо понимает! Он разгромил оппозицию в партии! Чего они хотели? Свергнуть советскую власть! Реставрировать капитализм! Если в партии были такие враги, то они и в армии есть! Ты думаешь, иностранные разведки сложа руки сидят? Их щупальцы везде! Да это каждый ребенок понимает! Даже странно, Артем, что мне приходится это объяснять тебе!
— Действительно странно, — усмехнулся Рубанов.
— И хватит об этом! А то черт знает до чего договоримся.
— Намек понял. Бывай, Василий. — Рубанов плеснул себе в стакан, выпил, резко поднялся и загрохотал сапогами из кухни.
Василий услышал, как громко хлопнула входная дверь.
А ночью Вера прижалась к нему всем телом, проговорила со страхом:
— Боюсь, Вася… все время боюсь… А вдруг тебя тоже так вот — придут и заберут?
— Не бойся, Вера, — глядя в потолок и поглаживая жену по плечам и голове, ответил Твердохлебов. — Со мной такого быть не может…
Твердохлебов облизнул потрескавшиеся окровавленные губы, повернулся неловко и сморщился от боли. Закашлялся, выплюнул кровавый сгусток на пол и вновь откинулся на спину, тяжело, с хрипом дыша. Вдруг рывком поднялся, сел на топчане и, глядя в стену, громко сказал:
— Все. Больше не могу. Надо кончать это дело.
Он стащил с себя гимнастерку, потом снял нижнюю рубаху, всю в кровавых пятнах, оторвал оба рукава. Потом разодрал вдоль шва рубаху и связал полосы с рукавами.
Превозмогая боль, он взгромоздился на топчан и, приподнявшись на цыпочки, привязал конец самодельной веревки к прутьям решетки. Повернулся спиной к окну, прошептал:
— Прощай, Вера… не ругай меня…
В коридоре солдат позванивал связкой ключей. Проходя мимо камеры Твердохлебова, солдат словно почувствовал что-то. Он отодвинул резиновый кружок, закрывавший дверной глазок, и посмотрел внутрь. Отшатнулся, стал лихорадочно перебирать ключи, отыскивая нужный. Наконец нашел, щелкнул замком и рванул дверь на себя.
Загораживая своим телом окно, висел, подогнув ноги, Твердохлебов.
Солдат бросился к нему, вскочил на топчан, обхватил Твердохлебова за бедра и, обернувшись к двери, закричал что было мочи:
— Сюда-а-а! Помогите-е-е!!
Глава девятая
В блиндаже было темно, лишь на столе дрожал маленький огонек, выглядывавший из снарядной гильзы. В темноте раздавалась негромкая мелодия, которую выводила гармошка.
— Эх, жаль, Павла Никитича убили, — послышался голос Лехи Стиры. — Щас бы рассказал какую- нибудь книжку… Сколько человек за свою жизнь книжек прочитал — это ж рехнуться можно! Главное, все ведь помнил! Бывают же люди!
Вошел солдат с охапкой дров, с грохотом уронил их на землю рядом с печкой-буржуйкой. Став на колени, положил щепу в печку, зашуршал спичками, разжигая огонь.
— Дождь идет? — спросил кто-то солдата.
— Да сыплет, будь он проклят, — ответил тот. — Второй день как зарядил без передыху…
— Хорошо, блиндажи не протекают.
— Немцы строили — обстоятельно сделано. Не то что мы — тяп-ляп.
— У нового комбата в блиндаже даже полы настланы — доски сосновые.
— Как там наш старый комбат поживает? — вздохнул в темноте кто-то.
— Поди, уже расстреляли, — отозвался другой голос.
Человек зажег спичку, и огонек осветил лицо Чудилина. Он прикурил, выдохнул дым, сказал:
— У нас это дело недолгое.
— Да типун вам на язык с лошадиную голову! — зло ответил Балясин. — Ну за что его, а? За что?
— В НКВД найдут, за что, — ответил Чудилин. — Раз к ним попал, значит, виноватый.
— Слушать вас — тоска смертная! — Леха Стира поднялся, пошел из блиндажа, спотыкаясь в темноте о чьи-то ноги.
Он вылез в окоп, поежился от мозглявой сырости и холода. Сыпал мелкий мглистый дождик. По ходу сообщения шел солдат.
— Ротного Глымова не видал? — спросил его Стира.
— Не… не видел. — Солдат прошел мимо.
Стира, не спеша, двинулся по ходу сообщения, цепляясь плечами за земляные стенки. Дождь полил сильнее, и Леха поднял воротник шинели, нахлобучил поглубже фуражку с треснувшим козырьком. Справа он увидел другой ход, узкий, с осыпавшимися стенками, заросший бурьяном. Видно, им давно не пользовались. Стира, влекомый любопытством, свернул вправо. Ход вел к холмистому полю, по направлению к немецкой линии обороны, потом начал вилять то вправо, то влево и вдруг кончился. Перед Стирой открылась круглая яма-укрытие. На дне блестело несколько танковых траков. Стира огляделся — от этой круглой ямы ход сообщения вновь, петляя, уходил в сторону немецкой линии обороны. Леха прошел десятка два метров, потом плюнул и повернул обратно. Вышел снова к яме. И вдруг на противоположной ее стороне увидел полузасыпанную железную дверь.
Стира полой шинели счистил с двери сырую землю и обнаружил щеколду и замок.
