учителя со страхом, ожидая услышать вопль страдания и увидеть выплюнутую половинку клыка. В иное время все это выглядело бы комично – чистой воды клоунада! Вот только сейчас Рэму не было смешно. Перед ним стоял профессор, знаменитый ученый, доктор наук, живая глава в учебнике по первобытной истории и как минимум параграф в учебнике по биоистории. Он старался есть так, чтобы крошки не падали на пол.
Возвращаясь с фронта – пусть как дезертир, пусть как… как… неизвестно кто, Рэм все-таки был уверен: в тылу дела идут не столь плохо. Тут покой, стабильность, тут не стреляют, тут вдоволь хлеба. А оказалось, что тыл – на грани хаоса. Хотелось тверди под ногами, хотелось вернуться в нормальную жизнь… А она, эта жизнь, – вот какая! Не твердь, а зыбь, чуть сделаешь шажок не в ту сторону – и ахнешь в трясину с головой, поминай, как звали.
Что теперь делать? Куда ему теперь? Все кругом завертелось, закружилось, не поспевают за этой круговертью ни глаза, ни голова… Попроситься к господину Каану на ночлег? Он пустит, ясно. Только вот если ясноглазый благожелатель приведет сюда свору таких же, как он, господ, профессору придется отвечать за укрывательство дезертира. Нельзя к нему проситься, определенно. Ни в коем случае. Надо ехать за Даной, а там как сложится… Нет, сначала повидать отца, а уж потом к Дане. Хотя бы на день. Иначе выйдет как-то не по-человечески. Ну, задержится на два-три денька, ничего. Теперь это уже не имеет значения.
Тем временем профессор принялся грызть второй сухарь. Уничтожил ровно половину, потом с жалостью посмотрел на оставшееся и пробормотал: «Потом доем», – и тут догрыз до финишной крошки. Глянул на Рэма Смутился.
– Извините. У нас тут…
–
– А эти два я оставлю для Теограны. Она, бедняжка, совсем сбита с толку. Боится выходить из дому, сидит в своей комнате, задернув шторы. К тому же доченька хворает, и Теограна все время с ней… А мне даже нечем ее порадовать, нечем угостить. Разве что поставить любимую пластинку – из тех времен… Мы, конечно, беседуем с ней, но победить ее страх я не могу. Представляете, за день до того, как отрекся Его Величество, у нас тут были беспорядки, множество людей ходили по улицам толпами… с красными повязками… все, конечно же, нетрезвые, кричали, вернее, горланили, ругались… и прямо у нас под окнами разорвали жандарма.
– Жандарма? – как убивали на передовой офицеров, Рэм видел. Но смерть жандарма, да еще здесь, в тылу, изумила его. Тут же нет фронта, не стреляют! Тут не должны убивать, это как-то… неправильно.
– Да, жандармского капрала, он очень кричал. А она видела все это, почти все. Тут у нас стреляли, и она вздрагивала от каждого выстрела. А когда увидела, то… вздрагивать перестала и как-то помертвела. Я очень боюсь за ее здоровье. Особенно за душевное.
У господина Каана тряслись руки. Он лихорадочно заворачивал сухари в носовой платок. Добавил еще один платок сверху, потом еще один и еще. У него на письменном столе лежала аккуратная стопка выстиранных и выглаженных носовых платков с шитыми инициалами. Наверное, господин Каан простудился, и жена положила ему платки прямо на рабочий стол. Очень заботливая.
«Он и в десять платков их завернет. Чтобы, когда станет разворачивать, совесть успела сказать ему: «Это для жены», – и он все-таки не слопал бы все сам».
– Хотите хороший совет, господин Каан? Даже два хороших совета от… бывалого человека.
– Да-да, конечно же. Вы теперь закалены в боях, вы теперь понимаете эту жизнь намного лучше меня.
– Отдайте ей сухари прямо сейчас. Пока я здесь, пока я не ушел. Хотите, я дойду с вами до ее комнаты? Все мы люди, господин Каан. Вы хотите ей добра, и вы очень хотите есть. А при мне будет неудобно.
– Идемте сейчас же! – не колеблясь, ответил профессор.
Они двинулись по анфиладе комнат.
– А вот второй совет: спрячьте все самое ценное, что есть в доме. Золото, серебро, дорогую посуду, дорогую одежду. Закопайте, но так, чтобы никто не видел. Потом к вам придут забирать все это. И если не найдут, вы сможете поменять вещи на хлеб.
– Спрятать? Спрятать? Но… Вегди на хлеб? Впрочем, я понимаю, я понимаю, это хороший совет. Я воспользуюсь им немедленно. Разумеется! Вы думаете, это надолго?
– Не знаю. И никто не знает. Но я видел там, на юге, разные вегди… лучше вам не знать. Однако здравый смысл требует приготовиться к ним.
– Хорошо… хорошо… я сегодня же! Только… только… простите меня, Рэм, голубчик… – они стояли перед высокой резной дверью, – позвольте мне съесть еще один. Пожалуйста!
– Нет, – ответил Рэм и постучал в дверь.
– Спасибо, – шепнул господин Каан. – Я не стану вас представлять, она боится всех, даже добрых знакомых.
Из-за двери послышался женский голос. Профессор вошел к жене, с порога сказав:
– Здесь два сухаря для тебя, и мы сделаем чаю. Съешь их сразу же.
Бравурная граммофония на несколько мгновений сделалась слышнее – пока господин Каан не притворил за собой дверь. И где из комнаты донеслось усталое детское хныканье.
«Какой же кошмар здесь творится! Все с ума посходили», – подумал Рэм.
Профессор выскочил как ошпаренный и плотно затворил за собой дверь.
– Теограна не дождалась чаю. И она сломала зуб. Вы представляете себе? Ее чудесные зубки… Помните, как моя голубка улыбалась? Самая красивая невеста Империи! – Рэм заметил в глазах у господина Каана отблеск старой жизни. Уютной, красивой, спокойной жизни, о которой так хочется думать: еще немного, и она вернется! Последние месяцы Рэм все чаще замечал, что у некоторых людей, очень долго носивших такой же огонек, он погас.
– Простите меня, господин Каан. Я душевно благодарен вам за письмо. И я сочувствую вашей беде. Но задерживаться тут, у вас, я не могу.
Профессор глянул на него как-то странно. Будто нашкодивший пес. Глянул и отвел взгляд.
– Хотя бы попейте чаю. Да-да Вам следует напиться чаю.
И не смотрит в глаза. Да почему?
– Дайте воды, пожалуйста Этого будет достаточно. Право, никак не могу задержаться.
– Вам придется, – господин Каан сгорбился. – Куда вы сейчас?
– Для начала надо бы увидеть отца…
– Вам придется попить со мной чаю, – повторил профессор. – Я… обязан сообщить вам кое-что важное. И я не хочу… В общем, потерпите, сейчас будет вам чай. Я освоил тонкое искусство заваривания, отведайте. И не спешите. Спешить вам не стоит, поверьте на слово.
Рэм согласился.
Что за муха укусила его учителя? Человек он не стеснительный, была бы ерунда какая-нибудь, уж он не стал бы ходить вокруг да около, сказал бы сразу. Значит, не мелочь, не глупость. Надо остаться.
«Хорошо бы мой дорогой цирюльник с белой повязкой имел сегодня множество дел. Тогда он не окажется здесь слишком быстро», – но в конце концов обязательно явится… На сей счет Рэм не имел ни малейших сомнений..
Профессор имел пристрастие ко всему изящному, удобному и красивому а значит, как правило, еще и дорогому. На стол он поставил сахарницу и две фарфоровые чашки с блюдцами из пандейского сервиза с клеймами знаменитой на всю Империю фабрики. Ее владельцы ходили в поставщиках двора Его Величества, о чем без ложной скромности сообщали на каждом клейме. Ложечки из витого серебра с эмалью легонько звякнули о блюдца. У профессора не было в доме сахара – ни крупицы! Точно так же, как не было у него и варенья, джема, протертых фруктов – иначе говоря, никакого продукта, нуждающегося в союзе с ложечкой. Зато хозяин всех этих красивых вещиц еще мог позволить себе роскошь любоваться ими. Вот почему, наверное, он столь долго разглядывал чайные принадлежности, не торопясь продолжить разговор.
Чай господин Каан любил весьма крепкий.
– Уважаю, знаете, такой чаёк, чтобы ложка торчком стояла! Иначе – бурда… – с этими словами он все-
