таки приступил ко второму раунду беседы.
Рэм усмехнулся. В столице пока не научились радоваться светленькому мочевидному кипятку с дюжиной чаинок. Еще научатся. Впрочем, ему же, Рэму, лучше. Чай поменял владельца, и теперь это не он расходует чай, а
– Превосходный чай, господин Каан, давно не пробовал такого. – Рэм усмехнулся. Он сказал одновременно правду и ложь. Забавно.
Профессор сделал попытку улыбнуться.
«Совсем плохо дело», – подумал Рэм.
– Попейте, попейте! Что же вы… Попейте как следует. Потом я все это спрячу, будем пить из простенького.
Рэм, по старой памяти подчиняясь рекомендациям учителя, сразу сделал большой глоток. Начал делать второй и поперхнулся, услышав из уст профессора коротенькую фразу:
– Твоего отца нет в живых.
– Что?
– Ну вот, я не предназначен для того, чтобы сообщать скверные новости… Как давно скончалась твоя мать?
– Шесть лет назад. Но с отцом-то… Отец-то… Я ведь к нему сейчас еду.
– Нет. Ехать там некуда. Три месяца назад городок, где он жил, где твой дом… был… его разбомбили южане. Отец твой писал мне: он пошел на службу в кавалерийскую бригаду добровольного резерва, секунд-лейтенантом Он и вам писал, но письма отчего-то возвращались…
– Да там некуда было доходить, мы сидели в котле на побережье!
– Понятно. Рэм, про все остальное я знаю из газет. Извините меня, извините меня, я… тут ничего не сделаешь. Командование как раз начало контрнаступление за Голубой Змеей, всех резервистов в одну ночь сделали бойцами регулярной армии. Целый корпус таких вот новобранцев ввели в прорыв, а сутки спустя он попал под каскадный ядерный удар. Там никого не осталось, Рэм. Ни единого человека. Я вычитал это из оппозиционных листков, за распространение которых сажают в тюрьму. Там часто врут. Но на сей раз сказали правду: в официальной прессе через неделю сообщили о том же, только мягче, обтекаемее, словно произошла какая-то частная неудача. Рэм, вы даже не сможете отыскать его могилу. Там, наверное, никакой могилы нет, и такая радиация, что… людям туда просто нельзя. Большая трагедия… я не знаю, какие еще слова добавить. Наверное, надо сказать: «Мужайтесь!» – но звучит почему-то до крайности глупо. Верно?
Профессор не знал, как ему закончить. Он так и не вышел из вопросительной интонации. А Рэм смотрел на господина Каана оторопело и все никак не мог понять: о нем идет разговор, о его отце или это слова из какой-то книжки? Последний раз он видел отца два с половиной года назад и тогда же последний раз был дома. Его домом давно стал Университет. Но Университет – это все-таки малый и молодой дом, а старый и большой, настоящий, остался за спиною, в захолустном городишке. Пока он существовал, Рэму было куда вернуться.
Без малого два года на фронте дали ему кое-какую уверенность в собственных силах. Вся она, до последней капли, моментально улетучилась после слов профессора Хватило ее на одно: поставить чашку на стол, хотя и мимо блюдца, иначе она полетела бы на пол и разлетелась вдребезги.
– Как же я? Куда же я? Куда же мне теперь? С кем я теперь буду?
Рэм давным-давно отвык от отца Сухощавый невысокий человек с загорелым лицом, грубыми руками и ранней просолью седины в темно-русых волосах много лет назад сросся с понятием «настоящий дом». Иногда Рэм думал: «Когда он умрет, я, наверное, не испытаю особенно сильной печали… Стыдно. Совсем зачерствел». Теперь отец мертв, и боль щекочет штыком кишки: почему не писал ему, когда мог? Почему не повидался с ним лишний раз, когда мог? Он ушел, а ты ему остался должен и никогда уже долга не отдашь…
Рэм бормотал свои дурацкие вопросы: «С кем… куда… где…» – глядя в одну точку и потирая рукой подбородок. Профессор молчал. А он никак не мог выйти из ступора Он все не решался сказать себе: «Точно сказал Дэк, ты жалкий оборванец и дезертир. Ты никто. Без дома, семьи и места в жизни. Ты даже в Университет не можешь вернуться – из дезертиров в студенты дороги нет». Все это он скажет себе потом, через несколько дней. А пока он сидел за столом и постепенно погружался в ощущение безвыходности.
Куда ему? А никуда.
Где он? Да нигде. В бегах.
Кто он? Никто. Никтошечка без имени и звания.
С кем он? Ни с кем, нет у него никого…
Нет есть! Дана, Дана! Есть у него свет! «Я жду тебя! Я буду тебя ждать». Ему надо к Дане. Очень быстро. Как можно скорее!
– Я могу оставить вас у себя, – промолвил господин Каан, глядя на Рэма с жалостью. – Живите, пока не устроитесь как-то.
– Нет-нет. Мне надо к Дане. Мне срочно надо к Дане!
Рэм встал и пошел к дверям. Надел ранец, взялся за винтовку. Лихорадочная жажда деятельности объяла его. Горячая энергия наполнила все его существо. Скорее. Как можно скорее! Не опоздать. Как можно находиться здесь, когда свет – там, с Даной?!
Господин Каан пусть и знал свою слабость, пусть и понимал: кому он сейчас поможет, кого защитит? – а все-таки сказал ему через силу:
– Останьтесь у меня, Рэм! Вам некуда идти. Вам следует набраться сил, я помогу вам найти службу… помогу… всем, чем могу. А уж потом, подготовившись, езжайте куда хотите. Да кем вы будете в этом хаосе? А тут все же четыре стены и крыша над головой.
– Спасибо. Но я взрослый мужчина, а в этом хаосе обязательно найдется тот, кому нужна пара мужских рук. Я не пропаду.
Господин Каан неловко обнял его.
– Я очень хочу, чтобы у вас все как-то наладилось…
– Тогда ответьте мне на один вопрос.
– Да?
– Есть ли у вас черный ход?
Дергунчик ждал его во дворе с отрядцем из двух амбалов мясницкого вида, давешнего толстяка и человека в котелке и с пенсне. По одежде – лавочники, да университетский приват-доцент с ними. Сам Дергунчик успел вооружиться тяжелым жандармским пистолетом, а толстяк держал кавалерийский карабин, изготовившись к стрельбе.
– Поговорим, солдэ-эт? – процедил носатый.
«В парадном небось другая свора сторожит, – с тоской подумал Рэм – И на этот раз они, надо думать, зарядили оружие». Он пожалел, что не примкнул штык заранее. Даже если он успеет убить одного из двух стрелков первой же пулей, а потом уйти вправо и не попасть под выстрел другого, даже если он успеет послать еще одну пулю и выбьет второго стрелка, в хорошей драке с голым прикладом против трех бойцов ему придется ох как тяжко. Ведь поднапрут скопом – и на спусковой крючок нажать не успеешь. Впрочем, может, на испуг…
– Со мной ты поговоришь, драгоценный Дергунчик. Со мной, а не с кем-нибудь другим. Ясно тебе? Теперь повернись, пожалуйста.
На другом конце двора стояли шестеро здоровых ребят в рабочих блузах и один в точно такой же кожаной тужурке, как и у носатого. Только один из рукавов куртки был заправлен во внешний карман. Однорукий-то и окликнул старшего из «благожелателей». Каждый из его людей отмечен был красной повязкой на левой руке, сам же он носил алый бант на груди.
– А-а, ты, Вепрь… Здравствуй, дорогой. Не понимаю, чем ты недоволен, товарищ.
– Тебе же ясно было сказано: весь район от набережной до парка держит Рабочая гвардия. Вы сюда не суетесь.
Тут в разговор вмешался «приват-доцент»:
– Па-азвольте! Моя организация ваших соглашений не признавала! Национальная академическая
