Мастер побега

время, когда ум обязан стать проще и, главное, тише. Иначе его просто конфискуют у владельца прямо с головой… Пора бежать отсюда.

Пора начинать новый побег.

– Наш брак только что развалился, Тари. Прости меня.

– Я... что со мной было? Нет, Рэм, ты скажи… Что со мной было, Рэм?!

Ему сделалось холодно.

Часть третья 2157—2158 годы по календарю Земли Узник

Сокамерник Рэма оказался исключительно вежливым человеком Если бы можно было вывести суть вежливости в химически чистом виде, а потом смешать ее с медом и взбитыми сливками, тогда вышло бы то, что не покидало уст этого человека.

– Господин надзиратель! – обратился он медовым баритоном к унтер-офицеру. – Простите за дерзость, не могли бы вы, если вам не трудно, подойти? У меня есть маленькая просьба.

У профессиональных борцов шея становится до такой степени мускулистой, что им неудобно поворачивать костяную коробку черепа, покоящуюся на столь мощном основании, и они поворачиваются к собеседнику всем корпусом. Громила с рожей пещерного медведя из джунглей княжества Лоондаг повернулся на зов узника всем корпусом.

– А? – проревел он.

– Право же, извините за беспокойство, не мог бы я попросить вас подойти, у меня имеется скромнейшее пожелание…

– Ублюдки, рвань! – без гнева ответил ему тюремщик.

– Смилуйтесь над обреченными, господин офицер…

– Я унтер-офицер, тупая башка! – и надзиратель сделал пару шагов в сторону решетки, отделявшей его от узников. На лице у него покоилось бетонное выражение. Мухи жужжат. Надо бы их прихлопнуть, но лучше закатать в бетон.

Рэм перестал следить за их диалогом. Стоит ли суетиться, когда на суету отмерено так мало времени? Похоже, его товарищ не вполне понимает, чем закончится для них эта ночь.

Рэм готовился. Он до странности мало волновался по поводу предстоящего. Ему хотелось подвести итоги. И хонтийская контрразведка предоставила ему шикарную возможность исполнить столь простое желание.

«Для подавляющего большинства жизнь – это процесс потери всего, что дорого. В молодости нам позволяют набрать очки, и надобно торопиться, очень торопиться! Получив кое-что, мы думаем: «Это лишь начало. Это лишь плацдарм для наступления. В дальнейшем я завоюю жизнь и подчиню ее себе, мои владения расширятся». Но в действительности нам едва хватает сил отстаивать тот маленький плацдарм, приобретение молодости».

– …Приношу самые искренние извинения, господин надзиратель! Чувствую себя виноватым… Но если уж вы решили потратить на мою недостойную особу несколько мгновений своего драгоценного времени, пожалуйста, молю вас, не могли бы вы дать нам по чашечке чайку?

Голос сокамерника журчал, словно прозрачный ручеек, бегущий по солнечным полянам.

– Падаль, ур-роды! Чайку захотел? А хочешь, я тебе череп снесу при попытке к бегству? – и тюремщик с улыбкой людоеда подошел к решетке. Дубинка плясала в его руках, перелетая из одной ладони в другую, словно искуснейшая, утонченная балерина.

Рэм вздохнул: отчего ему даже сейчас не дают сосредоточиться?

«Все тает, все разрушается прямо в ладонях! Была любовь, надежда, было счастье, а остаются в лучшем случае покой и относительный достаток. Была дружба, и – либо друзья покинули тебя, либо ты их. Была возможность заниматься тем, к чему испытываешь природную тягу, в чем можешь проявить себя… Протекло немного времени, и вот ты уже сидишь на должности, где о творчестве и речи быть не может, и ты в лучшем случае смеешь претендовать на постоянное жалованье. Рискнешь жалованьем? Давай-давай, посмотрим, как ты рискнешь».

– Что вы, что вы! – нелепо взмахнул руками его товарищ по несчастью. – Мы смирились со своей участью! Какое там бегство, господин надзиратель! Просто хочется вспомнить вкус ничтожнейшей человеческой радости.

– Какое бегство, спрашиваешь? Бегство я тебе, вонючка, в любой момент обеспечу. Так обеспечу, что потом ни один трибунал меня не осудит за твою разбитую головенку… – ответил ему хонтиец в более спокойном тоне. Видимо, сливочный голосок и щенячьи глазки умиротворят кого угодно.

Рэм смирился с этим глупейшим представлением Оно ему больше не мешало.

«Любое сильное чувство грубеет. Любая возвышенная страсть, если присмотреться к ней, если разобрать ее на шестеренки, окажется весьма примитивной конструкцией. Любая привязанность тускнеет с ходом времени. Даже яркое развлечение быстро оборачивается тщетными попытками повторить «эффект первого раза». Ты – один, ты всегда один, ты можешь рассчитывать только на себя. Ты большую часть жизни проводишь на холоде. Ты бродишь по вымороженной улице и ждешь: откроет ли кто-нибудь перед тобой дверь в тепло? А если открыли, жди – когда-нибудь обязательно выпроводят на мороз. Не сомневайся».

– Извините, извините, тысячу раз извините… – сокамерник униженно кланялся. – Я бесконечно уважаю вас, я чту вас, как родного отца! Просто за несколько часов до смерти хочется исполнить простое человеческое желание. Умоляю вас: хоть полстаканчика самого жиденького чаёчку!

Тюремщик придвинулся к самой решетке, просунул руку сквозь прутья и упер дубинку в щеку собеседника. Лицо узника превратилось в маску криворотого клоуна.

– Вот потешный уродец, – ухмыляясь, сказал надзиратель. – Какой ты шпион, ты же просто чучело.

«Тех, кто до старости сохранил хоть крупицу действительно ценных субстанций, хоть самую малость, немного. Счастливчики. Тех, кто во второй половине жизни возвысился и притом сберег способность испытывать от своего возвышения счастье, – пренебрежимо мало. Почти нет. Что нам остается? Свободный ум, плавающий в холоде и пустоте. Умение видеть несовершенство мира и выискивать стремительно растворяющиеся клочки совершенства. Умение мириться с тем, что совершенства уже не видишь нигде… В конечном итоге – ум, просто ум. Я ничего не сохранил, кроме ума Я ценю его, мне больше нечего ценить. Но когда он угаснет, я не буду испытывать ни страха, ни сожаления. Ибо нет никакого смысла в долгом печальном существовании одинокого ума Когда-нибудь для всякого ума должен приходить срок замерзнуть. Вот он пришел для моего. И очень славно. Мне не за что уцепиться в этой жизни. Я нищ, умен и свободен. Мне пора умереть. Мне пора отдохнуть…»

Тут Рэм услышал, как надзиратель, разнозвучно позвякивая ключами, мелочью в карманах и кортиком у пояса, осел мешком на пол у самой решетки.

Поток мыслей затормозился.

Такого финала у смешной пьески просто быть не могло! Во всяком случае, Рэм его не ожидал…

Глаза надзирателя были закрыты, голова безвольно свешивалась на грудь. Сосед Рэма по камере, высунув руки, крепко держал тюремщика за китель, не давая ему треснуться головой о чугунные плиты пола Пристроив грузное тело поудобнее, он отстегнул у хонтийца ключи, вынул пистолет из кобуры, а потом спокойно достал документы и деньги из внутреннего кармана Именно – спокойно. Неторопливыми ловкими движениями большого умельца.

Рэм оторопело спросил у него:

– Это… это гипноз?

Тот обернулся и, приятно улыбаясь, осведомился:

– Не хотите ли совершить побег?

За пятьдесят суток до того

Кафе «Волшебная коша».

Отличный кофе и посредственное вино. Жаровня с песком Башня старой ратуши в окне. Рокот голубей у входа. Лавка книжных древностей напротив. Запах шоколада и ванили.