выяснится, что лучше бы я тихо загнулся в белой комнате. Всем было бы легче, нет?
– Пойдем, заберем и обсудим. – Я встал, стараясь не очень морщиться от боли в ноге. Уже, конечно, не так болит, но резких движений лучше избегать.
– Прошу, – чешуйчатый доспех перетек к двери и приглашающе показал на выход. – Ручаюсь, тебе понравится.
Комната, куда мы пришли, была светлая. Не белая (и на том спасибо), но достаточно светлая, чтобы не позволить позабыть о недавнем одиночном «отдыхе». Специально так подобрали или как пришлось? Я покосился на непрозрачную черноту декротовского шлема. Нет уж, случайностью тут и не пахнет. Это четкое послание: не договоримся – добро пожаловать обратно в свой бесцветно белый ад. Хотя это они зря: можем и вернуться. Не все сделки на свете из разряда заключаемых.
За короткую прогулку по коридорам корабля глаза уже успели вдоволь насладиться всеми оттенками голубого цвета, в которых были выполнены стены конвергеновского линкора, так что цвет этой каюты напоминал именно о прошедших днях, не более. И не отвлекал от главного. А главным в этой комнате был человек. Человек? Да, точно. Определенно, человек. Я присмотрелся внимательнее. Еще один выродок?
Кресло развернулось. Угу. Не человек. В смысле нечеловек. Конверген. Сият. Такой же, как мой утерянный где-то Диван (как-то он там без меня?). Такие же участливые глаза. Интересно, это у всех сиятов они такие, а я просто не замечал, или это только мне попадаются исключительно душевные нелюди?
Брат Тихон, не страдая моими проблемами, чуть подтолкнул меня в сторону одного из кресел.
– Прошу.
Толчок вышел неслабый, просьбы у него, однако…
Кресло мягко приняло меня. Брат Тихон расположился в соседнем, так, чтобы быть между мной и сиятом. Нелишняя предосторожность, надо сказать. Я незаметно погладил кожаный подлокотник. Да уж, в моем белом полусне-полукошмаре таких кресел не было. Сидящий сият тем временем, обменявшись мимолетным взглядом с непроницаемым шлемом выродка, перевел взгляд на меня.
– Итак, как вы оценили вашу каюту?
Рука Брата Тихона, расположившегося в соседнем кресле, чуть дрогнула и переместилась вперед. Правильно, нога у меня уже практически не болит, в голове уже не бултыхается молочная муть, поэтому подстраховать «радушного хозяина» не помешает. Я ни с кем и ни о чем еще не договорился. А вот за такой «участливый» вопрос могу и голову отвернуть. И плевать, что там будет дальше. Белая вечность даром для меня не прошла.
В душе начала подниматься какая-то волна. Непонятно, чего, непонятно, зачем, но очень хочется что- то сделать. Убить кого-нибудь, например. С выродком не получилось, может, на сияте потренироваться? Издалека мне весело подмигнули разноцветные лица с треугольными ртами на белом фоне. О, так вы по- прежнему со мной? Здорово…
– Отлично, – на информативность меня еще хватило, а вот на вежливость в голосе – уже нет.
Сият, казалось, не обратил на это никакого внимания.
– Я рад, – конверген чуть наклонил уродливую голову. Жест вышел солидным, если не сказать, величественным. Ни дать ни взять, губернатор планеты, принимающий посла. Вот только этот посол на самом деле может послать. Далеко и неприятно. Хотя, кажется, «губернатору» на это наплевать. – Я рад, что вы по достоинству оценили наше гостеприимство.
Он издевается? Краем глаза я заметил, как переменил позу Брат Тихон. Нет уж, «друг», на сей раз твоего доспеха может и не хватить. Я уже пять раз был готов умереть, шестой пройдет совершенно свободно. Повисла пауза. В уголке сознания кривлялись разноцветные морды.
Бить или не бить? Сият с выродком смотрели на меня во все глаза. Готовы к тому, что я брошусь? Наверное. Ну, что ж, еще немного поготовьтесь. Две минуты. У вас есть две минуты, чтобы успокоиться. Я решил. Привет, белая пустыня, я по тебе соскучился. Вы, треугольные, подождите меня, я скоро. И так мне вдруг стало легко… Надо же, а у сумасшествия есть свои плюсы.
– Вы всех гостей принимаете таким образом? – Как ни странно, светский тон у меня получился. Ничего, напоследок можно и пообщаться. Отсчет пошел. Сто двадцать, сто девятнадцать, сто восемнадцать…
– Нет, – взгляд сията утратил дружелюбность, – только тех, которые презирают законы гостеприимства и ударом отвечают на протянутую руку помощи. Не надо плевать в лицо тому, кто хочет тебе помочь.
Он помолчал.
– Хотя вы, хомо, всегда этим отличались, – сият покосился на выродка. – Извините, командоре.
– Ничего, – кивнул Брат Тихон, – мне даже забавно.
Ага, так под декротовскими доспехами все же скрывается обыкновенный человек. Не знаю почему, но мне стало как-то легче. И тут до меня дошел смысл фразы сията.
– Рука помощи? – Он что, издевается? Кажется, я уже задавал себе этот вопрос? А, и ладно: сто одиннадцать, сто десять… – Расстрелы пленных теперь называются «помощью»? Захват конвоя суверенного государства считается актом доброй воли? Тогда у нас с вами разные представления о доброте.
Ублюдок. Ну, ничего-о-о. Сто восемь, сто семь, сто шесть…
– Я всегда восхищался способностью хомо преувеличивать чужие недостатки. – Сият чуть подался вперед в своем кресле. Удлиненный череп, обтянутый сероватой кожей, смотрелся особенно противно. По- моему, я не сдержал брезгливой гримасы. Сто три, сто два…
– Не пленнЫХ, а пленнОГО, – поправил меня сият с почти такой же брезгливой миной. Что ж, мой мутировавший друг, ты меня тоже не любишь, и это закономерно. Только это тебя уже не спасет. Сто один, сто…
– И пленным этот хомо не был. До тех пор, пока не убил шестерых спасателей, которые, под огнем файратов рискуя своей жизнью, разыскивали его и вытаскивали из мусорного пузыря. И до тех пор, – голос сията возвысился от возмущения, он даже привстал на кресле, опираясь руками о стол, – пока, будучи уже спасенным, не покушался на жизнь офицеров корабля. Но и тогда его не расстреляли, его просто дезактивировали…
Ага, так вот почему тот парень в ангаре поджимал ногу. Дезактивировали. Ну-ну. Девяносто семь, девяносто шесть…
– А убили-то в итоге зачем? – Интересно, моя ухмылка достаточно кривая? Девяносто пять, девяносто четыре…
Сият помрачнел.
– Допустивший этот проступок офицер наказан. Хотя я не могу сказать, что не понимаю его мотивов.
Проступок? Это теперь называется «проступок»? М-мать! Ну, ничего-ничего-о. Девяносто два, девяносто один… Я постарался разжать сведенные злой судорогой зубы.
– А моя камера – это тоже «проступок»?
– Нет, – после моего вопроса к сияту почему-то вернулось расположение духа. В его взгляде появилось… удовлетворение? Вот ведь скотина! Восемьдесят три, восемьдесят два… – Вас определили в камеру психологической разгрузки после захвата заложника и покушения (к счастью для вас, неудачного) на жизнь членов спасательной команды. Вы, очевидно, перенесли запредельный стресс и были излишне перевозбуждены. Переговоры с вами не представлялись результативными. Мы решили дать вам возможность отдохнуть.
Ах ты, гон-дон! Слизняк мутантский! «Камера психологической разгрузки»?! Так это был отдых?! Да ты!.. Да я тебя!.. Счетчик моего ожидания убийства стремительно обнулялся. Я мазнул взглядом по черному забралу выродка. Готов он перехватить меня? Черт, ничего не разобрать. Не подозревающий о своей скорой смерти сият тем временем продолжал вещать:
– На данный момент наши специалисты сочли ваше состояние удовлетворительным, и поэтому сейчас вы здесь, – сухая серая лапка обвела каюту. – И мы готовы с вами говорить.
Все. Финиш. Недавние мои белые друзья завертелись у меня перед глазами. Цветные лица, кровь экораза, разбрызганная по ангару, лицо «дяди Димы», проваленное задание, исчезнувшие «Шмели» – все
