и радостно заскрипел по разложенной перед ним грубой желтой бумаге.
На физиономии хорунжего мелькнуло любопытство, он протянул руку и осторожно пощупал рукав Иркиной куртки.
– С чего вы взяли, отче, что куртка из человеческой кожи?
– Потому как ни один мастер-кожевник не в силах выработать кожу зверя так тонко и мягко, а также придать ей столь яркий, сочный и не поддающийся смыванию зеленый окрас, – явно снисходя к невежеству военного, пояснил ксендз.
– Надо же! – хорунжий ошеломленно покрутил бритой головой. – Желтых людей видал, про черных слыхал, даже про красных мне один испанец рассказывал… Но чтоб зеленые… Велики чудеса твои, Господи!
Ксендз перестал скрипеть пером и озадаченно уставился на Иркину куртку.
Темная фигура отца Германа чуть дрогнула, и мягкий шелковистый голос из-под капюшона прошелестел:
– Возможно, сие есть кожа василиска.
– Как проницательно, отец Герман! – немедленно возрадовался ксендз. – Конечно! Подлая ведьма убила гнусного ящера.
Хорунжий недоуменно хмыкнул:
– Выходит, доброе дело сделала?
– Нет! Нет! – ксендз разозлился. – Ящер был убиен с преступной целью использовать его кожу для колдовских снадобий. А может, это он сам! Добровольно отдал ведьме шкуру, дабы усилить ее способность к злоделанию!
– Сильная ведьма! – глядя на Ирку с опасливым уважением, пробормотал хорунжий. – Ежели заради нее василиски из шкуры выпрыгивают.
– Это самая обыкновенная куртка! – запротестовала Ирка.
– Так и запишем: обвиняемая полагает куртку из кожи василиска самой обыкновенной, что доказывает ее тесное знакомство с различными богопротивными гадами. – Ксендз снова заскрипел пером.
– Слушайте, что вы ко мне привязались? – завопила Ирка. – В корзинке таскаете, руки связали, пристаете с какими-то глупостями? Вы кто вообще такие? – Ирке смутно помнились Танькины истории про суды над ведьмами, и она неуверенно добавила: – Вы эта… инквизиция, что ли?
– В свободном королевстве Польском, к коему принадлежит и земля Подольская, Святейшему трибуналу воли нет, – с прорывающимся в голосе неодобрением сказал ксендз.
Ирка растерялась. Если Подолье еще принадлежит Польше… это в какой же ее закинуло год? Она напряглась, вспоминая учебник истории. Мамочки, это ж не позже чем XVII век! А может, даже XVI!
– Но не следует думать, что мы здесь дозволяем подлым чародейкам невозбранно творить свои омерзительные дела! – отвлекая Ирку от хронологических подсчетов, заявил ксендз. – По повелению милостью Божьей епископа подольского и решением городского магистрата, а также руководствуясь правилами ведения следствия и суда над обвиненными в колдовстве, назначены мы положить конец чинимым тобой беззакониям, чародейская тварь!
– Признаешь ли ты, что своими зельями, либо заговорами, либо иными колдовскими деяниями вызвала сильнейшую грозу с градобитием, что нанесла серьезный ущерб городским садам, стряхнув и безжалостно побив о землю изрядное количество яблок, а также поломав несколько особо плодоносных дерев? – заглянув в записи, скучающим голосом протянул из-под своего непроницаемого капюшона отец Герман.
– Нет, конечно, я тут при чем? – пожала плечами Ирка.
– Еще и запирается! – гневно шарахнув кулаком об стол, возопил ксендз. – А с чего бы это гроза вообще началась, если не с твоих чар, а?
– Ну-у… По естественным причинам, – протянула Ирка, лихорадочно вспоминая школьный курс физики. – Столкновение теплых и холодных воздушных фронтов и этих… тучевых масс.
Ксендз улыбнулся, как кот, завидевший жирную беспомощную мышку, и схватился за перо:
– Великолепно! Наше расследование движется стремительно! Обвиняемая демонстрирует познания, невозможные в особе столь юного возраста и самого простого звания, что явно указывает на дьявольское научение!
– При чем тут дьявольское научение – нас этому в школе учили, только я не все запомнила, – возмутилась Ирка.
В камере загрохотало. Смеялись все. Пузан-ксендз, повизгивая и тряся бульдожьими щеками, пан хорунжий, охая и отирая бегущие из глаз слезы крепким кулаком. Даже капюшон отца Германа ходил ходуном, и из-под него слышалось глухое, больше похожее на отрывистый кашель хихиканье.
– В шко-оле… – отсмеявшись первым, протянул пан хорунжий. – Ну насмешила! Ох хотел бы я взглянуть на лицо того пана учителя, к которому в класс девчонка заявится! Ты еще скажи, в Краковский университет поступить вознамерилась! – И хорунжий снова захохотал, явно довольный своей шуткой.
Ирка подавила вспыхнувший в ней гнев. Конечно, она собиралась поступать в университет – или ей без образования оставаться? Но, похоже, говорить это сейчас, вслух, не следовало.
Продолжая хихикать, ксендз снова заскрипел пером по бумаге:
– Извольте, отец Герман! Дьявольская гордыня, выразившаяся в желании заниматься недоступными женскому уму учеными штудиями. В школе она учится! – ксендз фыркнул. – Нахалка!
Капюшон отца Германа согласно кивал.
– Признаешь ли ты также, обвиняемая, – снова начал отец Герман своим мягким голосом, – что чародейством лишила жизни добрую каменецкую горожанку, каковая нежданно-негаданно умерла ночью в своей постели, причем на теле ее не обнаружено никаких ран или болезненных язв?
– А сама по себе она умереть не могла? – поинтересовалась Ирка.
– Хватит запираться, девчонка! – снова сорвался на крик ксендз. – То такая бабка была, что ее оспа не тронула, чума обошла, восемьдесят пять лет она прожила, двух сыновей и трех внуков схоронила, двигаться уже не могла совсем, все зубы у нее выпали, а она себе все жила и жила, а тут вдруг взяла и враз померла! А говоришь, ты тут ни при чем? Почему тогда в ту же ночь через три улицы от дома умершей, на Подзамче, найден труп молодой женщины, полностью лишенный крови, а на шее у нее – дырочки от двух острых клыков?
– Так это упырь! – вскричала Ирка.
– Вот! – торжествующе вскинув палец, провозгласил ксендз. – Обвиняемая даже по словесному описанию способна опознать следы упыриных укусов, что явственно изобличает ее сообщничество с сим мерзким кровососом!
Ирка почувствовала, что у нее сейчас начнется самая настоящая истерика.
– Слушайте, что вы мои слова каждый раз выворачиваете? Вот уж точно: «Все, что вы скажете, будет использовано против вас!» Я вообще вам больше ничего не скажу!
– Молчание и нежелание отвечать на вопросы судей суть явственное и непреложное свидетельство вины обвиняемой. Ибо если она имеет возможность обелить себя, зачем бы она стала молчать? – нравоучительно сообщил ксендз, не переставая скрипеть пером. – Молчание не поможет вам, обвиняемая, ибо ваши сообщники также схвачены. Привести сообщников, отец Герман?
Капюшон утвердительно склонился.
Пузатенький ксендз вскочил, просеменил к дверям и постучал в них кулаком. Железная створка немедленно распахнулась. Сперва на пороге появился отчаянно ругающийся стражник, волочащий за рога не менее отчаянно брыкающуюся черную козу с белым пятном на лбу. А следом показались еще две очень знакомые фигуры.
– О-ба! – невольно вырвалось у Ирки.
– Да не оба! – возмутился ксендз. – Не оба, а все три твоих отвратительных сообщника здесь, и уж их-то мы заставим рассказать о ваших преступлениях, ведьма!
Облизывая губы, в кровь разбитые кулаками стражников, и поглядывая на Ирку одним заплывшим глазом (второй не открывался), у железной двери переминался цыганенок лет одиннадцати. Богдан!
Ирка почувствовала мгновенное облегчение – не потерялся, встретились! – и тут же себя выругала.
