мутной водички при некоторой ловкости обычно извлекаются самые «великия и богатыя милости». Что из этого вышло, живописал граф В. П . Кочубей, много позднее ревизуя это, как он выразился, «министерство шпионажа». Петербург, по его словам, «закипел шпионами всякого рода». Причем они «не ограничивались тем, что, собирали известия и доставляли правительству возможность предупреждения, — они старались возбуждать преступления…».
Итак, свершилось! Враг мог удовлетворенно потирать лапы. На Службу же пролился дождь чинов и орденов. В конце концов, она так увлеклась возможностью показывать свою пользу и незаменимость, что прямо у себя под носом проморгала подготовку настоящего военного переворота. Который, как известно, едва не увенчался успехом в декабре 1825-го…
Новая Инстанция в лице Николая I, решительно заключила, что за Службою отныне нужен глаз да глаз. Но, в самодержавных (никакого общественного контроля — Боже упаси!) традициях ограничилась переподчинением ее себе. Так в Собственной его императорского величества Канцелярии развернулось знаменитое впоследствии III-е Отделение с приданным Корпусом жандармов. Из затеи такого контроля вышло обратное — Служба на деле сама обратилась высшим контролем за контролем всякого предыдущего контроля. «Под покровом уничтожения зла в России и преследования злоупотреблений, — резюмировал позднее либеральный юрист Н. В . Рейнгардт, — III-е Отделение присвоило себе множество функций, действуя при этом без всяких установленных законом правил, что придавало его действиям произвольный характер, наводивший ужас не только на частных лиц, но и на должностных».
«Кадры решают все!»
…Настали вольнодумные времена. Установочный циркуляр шефа Службы о задачах на 1875 год гласил: «Особенное внимание… должно быть обращено на раскрытии и преследовании попыток к распространению вредных учений, клонящихся к колебанию основ государственной… жизни. Всякое явление в этом смысле должно быть строго наблюдаемо и немедленно доводимо до сведения Начальства, если бы даже и не заключало в себе по видимости ничего подозрительного…». Завершалось все неслабым предписанием «вообще наблюдать за духом всего населения». Разумеется, при столь обширной задаче некоторое значение приобретали нравственные и интеллектуальные свойства того, кому вменялось «вообще наблюдать за духом». Каков же он был — труженик Службы тех лет?
Заглянем в квалификационные требования к кадрам оперсостава. Для начала — младших сотрудников наружного наблюдения, «топтунам», коих именовали филерами, а официально «унтер- офицерами наблюдательного состава». Они должны были быть «во всех отношениях благонадежные, не бывшие в штрафах, не польского происхождения или католического вероисповедания, не женатые на католичках, не евреи или перекрещенцы, вполне здоровые, росту не менее 2-х аршин и 4-х вершков (160 см —
Как видим, требования к младшему оперсоставу трудно назвать высокими. От офицеров тоже не требовали чрезмерного. Послужной список кандидата помимо неизбежных «благонадежен, вероисповедания православного», ограничивался, как правило, лишь указанием о дворянском происхождении, образовании в объеме военного училища, 6-ти летнем стаже строевой службы и отсутствии долгов. Последнее особо проверялось при помощи агентуры — слову офицера и дворянина почему-то не верили. Остатки же образования подвергали экзаменам — устному и письменному. Таким образом, джентльменский набор необходимых анкетных данных не был обременителен. Более существенным представлялся именно моральный порог.
Дело в том, что в приличном обществе носителей голубых мундиров (этот цвет был официально присвоен Службе), мягко говоря, не жаловали. И вовсе не из-за расцветки — ничего такого! Просто, как деликатно признавался впоследствии один из «голубых», генерал А. Спиридович, — их «бранили и говорили… что все они доносчики». Он же обижался: «почтенный… русский человек, сын генерала — севастопольского героя» (короче, в связях порочащих его не замеченный), к дочери которого Спиридович сватался, «не хотел и слышать, чтобы его зять был жандармом».
Так что желание поступить в Службу явно предполагало некую природную или приобретенную небрезгливость и нравственную глухоту. Тем более, что общественное мнение в данном случае проистекало не из предрассудка. Свидетельство — убийственная, по сути, характеристика, которую обронил по адресу своих подчиненных в 1867 году тогдашний шеф Службы граф П. А . Шувалов. «Офицеры корпуса жандармов, — докладывал он Александру II, — между которыми есть много… заслуживающих репутацию честных людей, могут приносить надлежащую пользу только тогда, когда… получат возможность жить безбедно, даже несколько открыто…». Т. е., между строк, жандармский начальник соглашался: репутация жандармов, увы, сомнительна, да и пользы от них… На совести графа оставим утверждение о «бедности» сотрудников, хотя графская жизнь, и впрямь, не каждому из них была по карману. Но ведь, согласитесь, должен же оставаться стимул к служению Охране Устоев.
Что побуждало армейских офицеров, не смущаясь презрением общества и даже титулованных начальников, вожделеть голубого мундира? Допускаем идейность части кандидатов: кипел их разум, возмущенный злодействами бунтовщиков. Но ведь поначалу ни злодейств особливых, ни бунтовщиков не было, кроме тех, кто уже сидел «во глубине сибирских руд». Да и не в стиле Службы подбирать себе особ экзальтированных. Подозреваем, все дело в преимуществах, которые давал сей мундир. Облачаясь в него, вчерашний незаметный офицерик приобретал вес, непропорциональный собственному масштабу и возможности почти безграничные. Ведь пропорции и границы определялись для него отныне единственно секретными инструкциями Службы. А они и тогда готовились ею же, да и трактовали ее права предельно широко. Если же пределом полагать Законы Российской империи, то и вовсе запредельно. Законность и отечественная Служба были столь несовместны, что когда в 1874 году учредили при ней штатного юрисконсульта, все согласились, что это «равнозначно должности протоиерея при доме терпимости».
…В разгар эпохи Великих реформ — в 1867 году — свежая инструкция Службы попалась на глаза некоему барону А. П . Николаи — начальнику Главного Управления Наместника на Кавказе (т. е. руководителю аппарата главы региональной администрации). И вот этот-то благонамеренный чиновник однозначно заявил, что документ представляет собой «верх наглости», делая жандармских офицеров «судьями всех, распорядителями всем, давая права вмешательства во все и ставя… в полную от них зависимость все, без исключения, существующие и военные, и гражданские власти». «Такого управления государством (со стороны) тайной полиции, — заключал ошеломленный верноподданный, — я думаю, нигде и никогда не бывало…». И хотя это еще были цветочки, согласимся, что прогресс отечественной Службы уже достиг определенного градуса.
«Помилуйте, но при чем здесь Инстанция?!», — спросит иной читатель. Как при чем, а кто же указывал Службе цель и утверждал инструкции?
Но вседозволенность Службы умножала число врагов Инстанции — униженных и оскорбленных — в геометрической прогрессии. И глядишь, дело пришлось иметь уже не с либералами с их кукишами в карманах, а с противником посерьезнее — с бомбами и револьверами. С ежедневными докладами о блестящих результатах бдений Службы становилось все напряженнее. И дело бы обернулось касательно чинов и орденов совсем скверно, кабы не провокация. Организаторы, исполнители, жертвы провокаций сплелись в кровавый клубок. До сего дня не распутать, кому больше услужил один только Азеф — Инстанции или революции…
«Всякое государство лишь тогда чего-нибудь стоит, если оно умеет защищаться от собственного народа».
Доигравшись с провокацией до того, что чуть было не упразднила в марте 1917-го самое себя и, попутно посодействовав упразднению прежних Устоев, Служба быстро оправилась. Некоторые, впрочем, полагают, что в результате народилась НОВАЯ Служба. Это, разумеется, не так. Хотя в 1917-м в ее деятельности и впрямь наблюдалась 9-ти месячная пауза — с марта по декабрь — это еще не говорит о
