Я взял почтовых и поскакал. Когда я приехал, убийца уже был схвачен. Против него были улики, но недостаточные, чтобы предать его полевому суду. Следствие вел военный аудитор. Жандармский ротмистр участвовал в нем как депутат от корпуса жандармов, я — от Министерства внутренних дел.
Обвиняемый был молодой поляк, очень плохо понимающий по- русски. Это было видно по его ответам. Он в основном отвечал короткими «так точно», «нет», из чего понять было ничего нельзя. После опроса его увели, и следователь предложил нам протокол допроса подписать. Он был изложен так, что вина была несомненна, как будто убийца сознался. Я указал на неточности.
— Это ничего, — сказал ротмистр. — Слово в слово записать невозможно. Да, кроме того, по одной роже видно, что разбойник.
И протокол подписал.
— Протокол нужно исправить, — сказал я, — или, еще лучше, допросить его через переводчика. Он половины вопросов не понял.
— Помилуйте, наместник требует, чтобы следствие скорее было окончено, а вы хотите дело затянуть.
— Так я подписать не могу.
— Окончательно не согласны?
— Окончательно.
— Ну что же, — сказал ротмистр, — пока отложим и вытребуем переводчика.
И мы разошлись по домам.
Ночью я получил срочную телеграмму от губернатора немедленно вернуться в Калиш. Бывший депутат выздоровел и готов был опять участвовать в следствии.
Возвратившись, я рассказал князю, как было дело.
— Знаю, мне ротмистр телеграфировал. Нельзя, батенька, затягивать дела, которыми интересуется наместник, из пустой формальности. Ну, идемте играть в макао.
Мы сели играть, и я князю проиграл тысячу двести рублей. Так как мы всегда играли в одной и той же компании, у нас было условлено рассчитываться к концу месяца. В итоге дело кончилось пустяками.
Но следствие не давало мне покоя, и я перестал спать. Чем больше я думал, тем мне становилось яснее, что оставаться на службе при князе бесполезно. Но прежде, чем принимать окончательное решение, я решил переговорить с Мишей и, испросив на следующий день пятнадцать дней отпуска, уехал в Варшаву.
Миша сказал, что я был не прав в отношении Щербатова, но в конце концов обещал подыскать мне другое назначение и попросил меня до поры до времени остаться в Калише. На этом мы договорились, и брат уехал в Петербург, а я остался в Варшаве ждать его возвращения.
В охотничьем клубе я встретил барона Фредерикса 57*, начальника корпуса жандармов в Царстве Польском, близкого друга нашего дома. Он погрозил мне пальцем, увидев меня в легком пальто, и спросил, почему в такой холод я так легко одет. Я ответил, что не сообразил захватить с собой ничего более теплого.
— Если хотите, я могу вам помочь. Граф командирует в Калиш генерала Н., я попрошу его привезти ваше пальто.
— Благодарю вас, я сам через несколько дней буду в Калише. Вы не знаете, зачем эта командировка?
— Престранное дело, — ответил он. — Недавно у вас убит наш жандарм. Убийца был арестован здесь, когда у него еще руки были в крови, и сознался. Вчера же мы получили телеграмму от вашего князя, что убийца схвачен в Коле и тоже сознался. Получен приказ это дело расследовать.
Я хотел ему рассказать о моем следствии, но спохватился и промолчал.
Вернувшись в Калиш, идя во дворец, я встретил правителя канцелярии. Он в разговоре дал мне понять, что князь зол на меня, полагая, что лишняя моя болтовня причина приезда командированного графом генерала для поручений.
В кабинете князя я нашел этого генерала, с которым я лично не был знаком, но знал в лицо. Князь, не прерывая с ним беседы, мельком взглянул на меня и вдруг остановился:
— Что вам угодно?
— Возвратившись из отпуска…
— Когда чиновник является своему начальству, он должен быть в вицмундире, а не так одет, как вы.
И опять заговорил с генералом.
Я повернулся и вышел.
Только что я вернулся домой, как ко мне прибежал вестовой князя.
— Его Сиятельство вас просят, приказали немедленно.
— Передай князю, что сейчас буду, только переоденусь.
— Они приказали, чтобы вы пришли как были, «как всегда ходите», — прибавил он.
— Передай князю, что, когда ты пришел, я уже переодевался в мундир. Понял?
— Так точно.
— Теперь ввиду их приказания, чтобы я пришел, как был, я опять должен переодеться. На это нужно время. Когда буду готов, сейчас явлюсь. Не перепутаешь?
— Никак нет.
И он мои слова повторил слово в слово.
— Ну, молодец, ступай.
Я не спеша через час явился к князю. Он был взбешен, а генерал, взглянув на меня, ухмыльнулся. Щербатов накинулся на меня и, закусив удила, наговорил всяких неприятностей. По его словам, графу- наместнику стало известно, что чиновники играют в азарт, что строго запрещено. Оказалось, в этом виноват я.
Генерал несколько раз пытался Щербатова остановить. Наконец это ему удалось.
— Я с бароном еще не знаком, хотя мы и встречались в Варшаве. Прошу вас, князь, познакомьте.
Князь познакомил.
— Что же вы не сядете? — сказал мне Щербатов. — Хотите папиросу?
— Благодарю вас, — сухо сказал я. — Если я Вашему Сиятельству больше не нужен, то попрошу разрешения идти. У меня дела.
— Бросьте. Вы не так меня поняли. Садитесь и курите.
Я был взбешен, но не показал вида, и мы мирно заговорили о Варшаве.
— Ах, кстати, — будто спохватился я и вынул бумажник. — За мной еще должок.
— Должок?
— Конечно, я еще не отдал вам деньги, которые до отъезда проиграл вам в макао. Позвольте вручить.
Князя передернуло. Генерал посмотрел на меня и чуть не фыркнул.
В тот же день я подал в отставку. Но с князем мы расстались дружески. Злопамятным он не был.
В Литву
Проездом в Петербург я остановился в Вильно, чтобы повидать моего друга Дохтурова, который по настоянию Потапова 58*, генерал- губернатора Северо- Западного края, решился на время оставить свое любимое военное дело и, оставаясь в Генеральном штабе, занял гражданский пост правителя канцелярии 59*. О Дмитрии Петровиче Дохтурове, этом рыцаре без страха и упрека, впоследствии столь известном всей армии, я в этих воспоминаниях, нужно думать, буду говорить неоднократно. Он меня уговорил остаться на службе в Вильно, обещая дать живое и полезное дело, и я в тот же день был назначен состоять сверх штата, то есть без содержания, без особых поручений при генерал-губернаторе.
