— Сполз, гад. Промахнулся ты, браток.
Овидько отмахнулся с досадой. Лицо у него стало растерянным, виноватым.
— Ничего, Овидько! Свое дело сделал, — подбодрил его Алексей Емельянович и стал отдавать приказания.
Через несколько минут полуглиссер со штурмовой командой во главе с Володей Гуцайтом стремительно пересек реку.
У самого берега они чуть не столкнулись с удиравшим в надувной лодочке «аистом». Тот открыл стрельбу. Его успокоили.
Гуцайт вернулся и доложил: железняковцы нашли и перерезали целую сеть проводов. На дереве висел убитый первым выстрелом фашистский наблюдатель. Он действительно застрял в проводах — Гунько не ошибся. Пуля Овидько попала ему прямо в сердце. Железняковцы возвратились на монитор с трофеями. Они забрали из гнезд бинокли, ракетницы, телефонные аппараты и оружие гитлеровских «аистов». Гнезда корректировщиков они разломали и сбросили на землю.
Овидько все поздравляли. Он только отмахивался:
— Ну что вы? По второму-то я промазал, волк его заешь!
Алексей Емельянович объявил ему благодарность.
— Наше счастье, что сегодня они скверно стреляли! — говорил Крылов в кают-компании офицерам. — Беречь людей! Во что бы то ни стало беречь людей! Я опасаюсь, враги будут перебрасывать на наш берег лазутчиков, чтобы выследить нашу стоянку и нанести нам удар… Бдительность, бдительность, еще раз бдительность! Малейшая неосторожность — и нас могут захлопнуть, как в мышеловке!
…«Железняков» медленно движется извилистой узкой речушкой Викетой. У нас есть убежище. В нем мы отдыхаем. Стоит пройти Викету — очутишься в озере. Это — пристанище в духе романов Жюля Верна. Озеро длинное, узкое, в кольце лесистых высоких холмов. Вода в нем удивительно голубая и прозрачная: видно дно. В озере много бухт и заливчиков, поросших густым камышом. Здесь мы отстаиваемся, невидимые в тени берегов.
— Конечно, — говорит Алексей Емельянович, — если противник прорвется на левый берег, он может закупорить устье речушки, затопив там какое-нибудь судно или набросав мин. Но, не имея убежища, мы рискуем жизнью людей и кораблем. Нет! На это мы не пойдем…
Днем по голубой глади озера бежит золотая дорожка. Непривычная тишина. Так тихо, что кажется, нет войны. Что за чудо поплавать на лодке по спокойной, прозрачной воде, половить рыбу, раскинуть палатку на берегу! И чтобы рядом была любимая; взять ее руку, не выпускать из своей…
Днем на кораблях все спят, кроме вахты. Кораблей — не видно. Они скрыты надежно. Они — невидимки. Снова в небе прерывистый, назойливый гул. Летят! Самолеты с черно-белыми крестами на крыльях пролетают строем — туда, на восток… И мы не имеем права ударить по ним из орудий, обнаружить себя… Мы притаились. Молчим.
А сейчас мы идем на отдых. «Железняков» — позади остальных кораблей, охраняя их с тыла. Возле самого входа в озеро из темных кустов, тянущихся вдоль левого борта, взвивается красная ракета. За ней, чуть подальше, — вторая. Кому подают там сигналы? Авиации? Вражеским мониторам или береговой батарее?.. Мы обнаружены?
«Железняков» застопорил ход. Теперь слышен малейший шорох на берегу. В небе уже гаснут звезды. Мы, притаившись, слушаем. Темнеет высокий лес. Что последует дальше? Обстрел? На мостике все молчат — командир, комиссар, Кузнецов.
И вдруг слышим тревожный шепот сигнальщика Гунько:
— Левый борт, курсовой тридцать, дистанция один кабельтов, силуэт лодки.
Глазастый парень! Как я ни всматривался, однако долго не мог ничего рассмотреть. Наконец увидел ее и я — лодку, бесшумно скользившую через озеро. Она направлялась как раз туда, где уже расположились на отдых ушедшие вперед корабли… Корабль, раздвигая воду, двинулся к лодке.
Алексей Емельянович окликнул в мегафон: «Кто идет?» Молчание. «Куда идете?» Молчание… Лодка резко свернула к берегу. Раздумывать некогда — ускользнут в камыши! У берега — мели, не пройдет и шлюпка, не то что наш монитор!
Командир приказал включить малый прожектор. Прожектор вспыхнул не больше чем на пять секунд, но нам этой вспышки достаточно. Видно, как двое мужчин налегают на весла; в гребле они — мастаки.
— Перетятько! Очередь — над головами! — приказывает Алексей Емельянович.
Пули оставляют зеленый след в ночи. Лодка — уже в камышах.
— Вторую — по лодке!
В ответ на цепочку трассирующих пуль слышится глухой крик:
— Не стреляйте! Свои!
Рискуя сесть на мель, «Железняков» подходит к лодке вплотную. Вспыхивает аккумуляторный фонарь. Напуганный рыбак держится за руку: ранен! Лодку подтягивают крюком. Она — длинная, остроносая. Такие я видел у нас на Днепре.
Губа, спрыгнув в лодку, помогает раненому подняться на борт корабля.
— Где второй? — спрашивает Алексей Емельянович.
— Убит, упал за борт. Я ранен. Что вы наделали? Своих бьете…
Он зашатался. Его повели в лазарет — к Кушлаку. Губа продолжал осматривать лодку. Доложил:
— Одна лишь рыбешка, товарищ командир.
И вдруг закричал:
— Стой, стой! Дайте-ка сюда крюк!
Ему подали крюк. Губа опустил его в воду, провел им по борту лодки — от носа до самой кормы.
— Ага! — воскликнул он и рванул крюк к себе. Дикий вопль — и Губа… вытащил «убитого» рыбака. Несколько сильных рук втащили его на борт монитора. Вслед за ним на палубу перепрыгнул и Губа.
— Почему прятался? — спросил рыбака Алексей Емельянович.
— А как же не прятаться? — вопросом на вопрос ответил тот. — По своим стреляете, товарища чуть не убили.
Рыбак вел себя вызывающе, говорил дерзко:
— Ну, мы виноваты, конечно, «комендантский час» нарушили, а людей зачем же убивать?.. В людей почему стреляете, спрашиваю?..
— Ах ты, падаль, в рыбака вырядился! — вдруг пробасил Овидько у меня за спиной.
Не успели мы опомниться, как он, протянув свои огромные пятерни, схватил «утопленника» за шиворот и принялся трясти что было силы, приговаривая:
— Гляди, товарищ Травкин, узнаешь? Никак наш «охранитель» собственной персоной! И ухо заштопано.
Шпион, обмякший, с готовыми выскочить из орбит глазами на позеленевшем лице, болтался в могучих руках матроса, как тряпичная кукла. Теперь и я узнал этого человека. Ну конечно, это он приходил нас «охранять» в Киеве; его мы с Овидько видели в городке на Дунае! Вот тебе и «охранитель»!
— Наука нам, простакам! — сказал мне Володя Гуцайт, когда «рыбака», еле волочащего ноги от страха, увели вниз. — Ведь это я его тогда в Киеве отпустил!
Да! Недаром Крылов говорит:
— Бдительность, бдительность и еще раз бдительность!
«Рыбаками» занялся особый отдел. Они сначала, разумеется, отпирались. Говорили, что и Овидько, и я, и Гуцайт заблуждаемся, что мы обознались, что они жители города и после пожара подались в селение: у них все сгорело. «Пришлось рыбной ловлей заняться. Виноваты, граждане начальники. Виноваты, — канючил свое мой «знакомый», — нарушили приказ, да жить-то ведь надо, деток кормить махоньких. Мы бедные люди, не дюже грамотные. Так что ошибка вышла, граждане начальники. Не дайте сгинуть бедным рыбакам».
Утром Коган сфотографировал лодку и обоих задержанных. Фотографии показали в рыбачьем селении. Рыбаки в один голос заявили, что подобных лодок у них нет и никогда не бывало, на таких богачи состязались в гонках в Браилове и Галаце.
