люки, проникает внутрь корабля через вентиляционные трубы. В полузатопленных кубриках плавают вещи матросов, книжки, матрацы. Вода скатывается водопадами по трапам, сбивает с ног людей…
Штормовой ветер гудит над нашими головами. Волны тащат за собой монитор, как бумажный кораблик, потом вдруг на время оставляют его в покое. Но не успевают изнуренные люди опомниться и передохнуть, как налетает новый шквал.
Сигнальщик Гунько доносит, что катер оторвался от борта. На нем — Николай Ермаков… Но что делать, помочь ему мы ничем сейчас не можем.
Даже крупные морские корабли предпочитают пережидать в портах такую непогоду. Речному же кораблю, плоскодонному, не приспособленному к морской волне, шторм грозит гибелью.
Матросы выбились из сил. Корабль идет в ореоле белой пены и брызг. Временами на поверхности взбаламученного моря остаются только башня и мачта с трепещущим по ветру флагом. Волны захлестывают монитор от носа до кормы. Он идет под водой и только чудом не тонет… Наконец девятый вал исполинской высоты подхватывает «Железнякова» и с диким ревом несет на скалы.
— Самый полный назад! — кричит командир.
Еще полчаса назад машины выбивались из сил, давая полный вперед, чтобы продвинуться хоть на метр по песку. Теперь они дают полное число оборотов назад, чтобы корабль не разбился о скалы.
Отданы оба якоря. Море оборвало якорные цепи, как гнилые нитки. Берег, мрачный, враждебный, надвигается на нас все ближе и ближе. Отчетливо видны обнаженные острые камни. Еще немного — и они пропорют днище монитора… Отчаянным усилием Громов повернул штурвал, и монитор, приподнявшись, мягко врезался в широкую песчаную отмель.
Теперь он прочно сидел на грунте, и только корма его оставалась в воде. Волны перекатывались через палубу, обдавая нас холодными брызгами.
Матросы, используя богатый морской лексикон, проклинают и море, и шторм, и ветер, выбросившие их на этот неприветливый, пустынный берег.
Командир отдал приказание осмотреть корабль. Люди снова разошлись по своим боевым постам.
На корабле действительно, как говорится, нет живого места. Башня пробита снарядами. В ней зияют три черных рваных дыры. Борта корабля похожи на решето. Блестящей и гладкой, как каток, палубы тоже больше не существует. Осколками мин покорежены и сбиты буквы на корме корабля — гордое имя нашего монитора. Краска повсюду обгорела, облупилась, и кажется, что это кровь вытекает из глубоких ран корабля.
— Что с тобой сделали, гады проклятые! — говорит Громов и, сжимая кулаки, отходит в сторону, к скалам.
А Перетятько неистово грозится кулаком неизвестно кому, может быть, бушующему и ревущему морю, а может быть, оставшимся в устье Пересыпи фашистам.
Командир, комиссар и офицеры, забыв об усталости, осматривают корабль, ощупывают его раны. Все отсеки залиты водой, в кубриках плавают матросские вещи.
— Машины исправны, и корабль сможет пересечь море, если утихнет шторм, — доложил Павлин.
— Орудия главного калибра в порядке и могут вести огонь, — отрапортовал Кузнецов. — Они могли бы стрелять, — добавил он огорченно, — если бы у нас еще оставались снаряды…
— Мореходные приборы разбиты, — доложил штурман.
— А рация? — поинтересовался командир корабля.
— Рация повреждена, — сообщил Ильинов.
— Постарайтесь исправить. Надо связаться с «Большой землей». Если будете твердо уверены, что отвечают свои, — запросите помощь.
Видно, очень тяжело командиру произносить эти слова.
В первый раз за всю свою боевую жизнь «Железняков» подает SOS — сигнал бедствия.
Через минуту невозмутимый радист уже сидел в своей крошечной рубке по пояс в воде и исправлял рацию. В кают-компании утробно чавкает помпа, откачивая воду.
Кот взобрался на пианино и отчаянно вопит.
— Да замолчи ты, брысь! — цыкнул на него Губа. — Не надрывай душу! Нечего сказать, — продолжал он, укоризненно качая головой: — А еще морское прозвание имеешь. Не Пират ты, а просто сухопутный разбойник. Цыть, трусливая скотина!.. Пошел, сатана!..
Море еще бурлило. Громов, словно тюлень, нырял под корму, ощупывая руль и винты. Он на секунду высовывал курчавую мокрую голову, набирал в легкие побольше воздуху и снова исчезал под водой. Матросы, еле стоящие на ногах, были готовы броситься ему на помощь.
— Что там, Громов? — спросил Харченко, когда после получасового нырянья Громов наконец ухватился за корму и, тяжело дыша, появился на палубе.
Задыхаясь, хватая воздух широко открытым ртом, матрос ответил:
— Винты покорежены. И руль сорвало!
Не говоря ни слова, несколько человек полезли в воду осматривать винты. Волны то накрывали их с головой, то откатывались, и тогда становились видны голые спины людей и погнутые лопасти винтов. Матросы вытащили из недр корабля инструменты, деревянные брусья, доски и тут же, на песке, принялись мастерить временный руль. Кок развел большой костер и стал готовить обед для команды.
Помпы работали безостановочно. Словно утопленник, «Железняков» выплескивал из себя тонны морской воды.
Командир по отвесной сходне поднялся на палубу с берега. Странно входить на неподвижный корабль, выброшенный на сушу, словно большая рыба. Спустившись в люк, Харченко по колено в воде добрался узким коридором до радиорубки. Ильиной, с черными наушниками на голове, что-то сосредоточенно выслушивал.
— Работает? — радостно спросил командир.
Ильинов кивнул головой. Он продолжал настойчиво вызывать радиостанции на далеком, не занятом врагом побережье. И вдруг лицо его озарила улыбка.
— Наши!
Далеко, за свинцовым штормовым морем, услышан призыв «Железнякова»!
— Просите буксир, — приказал Харченко.
По рубке рассыпалась дробь морзянки. Казалось, дятел стучит клювом по гулкому, пустотелому дереву. Но вот радист прекратил передачу, щелкнул каким-то рычажком и, схватив карандаш, низко склонился над столом. Из-под острия карандаша появились ровные строчки букв.
— Они говорят: буксиров нет, — сняв наушники, горестно сообщил Ильинов, — и что к нам через Керченский пролив прорваться невозможно… Ну что ж, товарищ командир, выберемся сами!
Эти простые слова, полные спокойной уверенности в себе и в силах «Железнякова», ободрили Алексея Емельяновича. Хлюпая по воде, он прошел коридором и поднялся на палубу.
Здесь его окружили матросы и офицеры.
— Как наши дела? Как связь, товарищ командир? — спросил Овидько.
— Мы связались с «Большой землей», — ответил Харченко. — Нас услышали. Но ответили, что помочь не могут, стянуть нас нечем. Буксиров нет, да и не прорваться им, кругом немцы. Что ж, хлопцы, еще раз выручим себя сами?
— Выручим! — послышались голоса… — Прорвемся!..
Матросы засыпали стоя, веки их непроизвольно смыкались, налитые кровью глаза опухли от бессонницы.
Наскоро перекусив, они снова полезли в грязные взбесившиеся волны. Одни выпрямляли лопасти винтов и устанавливали временный деревянный руль; другие — подводили пластырь под пробоины, зияющие в днище; третьи, ползая по наклонной палубе, заклепывали мелкие пробоины и прибивали отодранные листы. И все это делалось среди злого шипенья моря, свиста и брызг, в водовороте штормового прибоя. К сумеркам, опустившимся на корабль предательски быстро, работа еще не была закончена. Зажечь огонь не решались: поблизости могли оказаться немцы.
Наступила ночь, тревожная, черная, душная. Она непроницаемым пологом накрыла корабль, будто
