— Гляди, гляди! — вскричала быстроглазая дивчина. — Такой обнимет, переломает все кости!
— А я бы не прочь! — откликнулась озорница подружка.
— Эх, и росточек же бог дал матросу! — с уважением вздохнул усатый дядько. — Вылитый запорожец.
Матрос медленно пробирался через толпу, с любопытством разглядывая ярмарочные нехитрые чудеса.
Да ведь это — Овидько! Ну да, он и есть!
Пробиться к нему было нелегко. Голые цыганята закружились вокруг меня в хороводе, горланя отчаянно:
— Очкастый, дай рублик!
Овидько возвышался над толпой. Он стоял возле силача, сгибавшего пятаки и подковы. Матрос усмехнулся, и разогнул своими могучими пальцами согнутый силачом пятак, потом разогнул подкову, легко выжал трехпудовую штангу и завязал морским узлом толстенную кочергу.
Силач ахнул.
— Кем же ты был до службы, моряк?
— Подручным у коваля.
Овидько расправил кочергу. Тут я и окликнул его.
— А-а, товарищ корреспондент, — протянул он свою ручищу. — Давно не видались. Не к нам ли?
— К вам, к вам!
— Так что же вы? Идемте, я провожу. Вещички-то ваши где?
— В заезжем доме.
— Деньги платить зря? — удивился Овидько. — На корабле места хватит… Пошли…
— Но я испорчу вам увольнение.
— Тю-ю… Тоже скажете…
Через полчаса он привел меня к Дунаю. Где-то посередине широкой реки проходила граница Родины. У пирсов стояли мониторы и маленькие, покрытые голубою броней бронекатера. Здесь пахло смолой, канатами, краской, всем тем, чем пахнут портовые причалы.
Снова передо мной раскрывался замечательный, потерянный для меня мир! Я мог войти в него — на несколько дней, только на несколько дней!
«Железняков» стоял близко от берега. Мне не терпелось поскорее увидеть его командира и офицеров…
— Цыгане говорят, — сказал у меня за спиной Овидько, — будто на том берегу полно немцев.
— Немцев? Да ведь там не Германия, а Румыния.
— А бис его знает, откуда они тамочки расплодились.
Человек в соломенной шляпе прошел мимо, задел и не извинился. Показалось мне, что ли?..
— Товарищ Овидько?
— А? — повернулся моряк.
— Не узнаете?
— Не-ет. Кого, этого?
Теперь человек стоял, положив на перила локти, и смотрел из-под полей шляпы на реку и на корабли.
— Будто бы он… Охранитель. И чего нас охранять, не пойму. Сами себя охраняем. Чума!
Матрос подхватил мой чемоданчик и заспешил на корабль.
Проверив документы, меня провели к командиру.
— А-а, старый знакомый! Надолго к нам? — поинтересовался Алексей Емельянович. — Надеюсь, погостите подольше на этот раз, походим по голубому Дунаю… Оморячитесь… Губа, пристройте-ка чемоданчик товарища! — приказал он вестовому. — Спать, прошу прощения, будете в кают-компании на диване. Выбирайте любой. Сами знаете, тесновато живем. Тесноват домишко, а свой, — сказал он с любовью.
Я не раз слыхал от моряков, что корабль для них — дом, а товарищи — семья.
— Ну, как наш Днепр поживает? В отпуску еще не был. Родитель обижается. Он-то у меня не моряк. Его, как и вас, по глазам не взяли на флот, зато дед сражался на севастопольских бастионах. Вот и часишки его, — достал он из кармана большие, похожие на луковицу серебряные часы, — мне по наследству достались. Завещал, чтобы внук его стал моряком. Вот я и стал им. Стремился… — в веселых, с хитринкой карих глазах командира забегали огоньки. — А ведь до службы, кроме Днепра, ничего я не видел — ни Черного ни Азовского моря. Так и в заявлении в училище написал: «Не видал, но люблю море самой крепкой любовью». Ответа ждал долго. Терзался: «Откажут. И дернуло же меня написать, что я морей не видал!». Вдруг как-то утром письмоносец приносит большой серый пакет. У меня сердце запрыгало. Разорвал, читаю: «Предлагается вам прибыть в Севастополь». Я как заору: «Батько! Приняли!». — «Ну, еще, положим, не приняли, — рассудительно сказал батько. — Не видишь, черным по белому написано: прибыть держать испытания. Вот когда выдержишь эти самые испытания — тогда примут…» Мать услыхала — заплакала. Отец на нее этак грозно прикрикнул: «Чего ревешь? Сына в дорогу готовь! Счастье ему привалило!»
Ну, поехал. Товарищи и родители на вокзал проводили. Впервые в жизни я уезжал так далеко. Увидел туннели, увидел Крымские горы. И море. Оно… оно меня поразило. Оно оказалось значительнее, грознее, чем я его себе представлял. Не зная его — любил. А тут захотелось с ним — побороться… «А ну, кто кого?» Вы бывали когда-нибудь в Севастополе? — спросил меня, Алексей Емельянович.
— Нет, не пришлось.
— Чудеснейший город. Море — повсюду. Идешь по бульвару и видишь: выходят на учения корабли. Идешь по улице, среди белых, из инкерманского камня, домов, и вдруг перед тобой — каменный трап убегает на желтую гору. Поднимешься — и видишь глубоко внизу паруса, трубы, мачты, ялики, зеленую воду. Пройдешь несколько шагов и наткнешься на редут Севастопольской обороны: лежат ядра, стоят древние пушки. И куда бы ты ни пошел — выходишь к воде, к бухте, к морю, к волнам… Я полюбил этот по холмам раскиданный город. И возвращался из плаваний с радостью. А плавали — хорошо. Не только на гребных шлюпках или под парусами, но и на большом корабле — ходили к чужим берегам. Видел я Анатолийские горы, видел Босфор и Везувий. Да, забыл вам сказать, что испытания я тогда выдержал с честью, потом заслужил ленточку на бескозырку, и усатый дядька мне напророчил: «Быть тебе моряком!»
— Ну, а затем, — продолжал Алексей Емельянович, — подошло время выпуска. Я огорчился, узнав, что назначен на реку. Хотелось поплавать по морю! Но теперь я — доволен. Доволен и кораблем, и людьми. Мы крепко сдружились. Нас — семьдесят человек, а мне, честное слово, кажется, что у всех нас — одно общее сердце…
Постучали в дверь.
— Стол в кают-компании накрыт, товарищ командир, — доложил Губа.
— Прошу, — пропустил, меня вперед Алексей Емельянович.
Все офицеры корабля были в сборе, но никто не садился за стол: они ждали командира.
Комиссар меня сразу узнал. Штурман Коган напомнил мне о моем обещании идти на учения, в лиманы. Володя Гуцайт, радостно пожав мне руку, сказал: «Теперь, я надеюсь, поплаваешь?» Павлин поздоровался рассеянно, пожалуй, забыл, кто я есть. Кузнецов — тоже. «Уважаемый доктор», румяный и располневший, вскричал: «А! Корреспондент!»
Большой черный котище, пушистый и желтоглазый, стал тереться о мои брюки.
— А это — Пират. Его в тот день, когда вы у нас были, Овидько принес. Выкормил, выходил — и вот, полюбуйтесь. Вымахал кот. Бандитище! Брысь! — прогнал кота «уважаемый доктор».
— Я слышал, не приживаются на кораблях кошки, — сказал я.
— Да, с трудом привык. Кругом — сталь и железо. Удирал. Но, как видно, не сладко на бережку пришлось. Явился опять, весь ободранный. Гроза корабельных крыс!
— Прошу садиться, — предложил офицерам Алексей Емельянович.
