отражение и в этом общественном движении, каким был раскол в провославной церкви. Одни историки подчеркивали в расколе только его церковную сторону и поэтому обращали главное внимание на обрядовые разногласия между старообрадцами и господствующей церковью, другие видели в расколе отражение социльных противоречий в русском обществе. Он был не только религиозным, но и общественным движением, которое облекало в религиозную оболочку имущественные интересы.
По своему значению и последствиям это явление далеко выходит за границы одной только церковной истории. По подсчетам некоторых историков, от ‘Д до '/з русских людей XVII в. ушло в раскол. Разделилась не только церковь, но, в известном смысле, сама Святая Русь, сам народ, сама русская душа.
Конечно, и раньше Россия знала разделения, будь то братоубийственные усобицы за великое княжение XIII—XIV вв. или кровопролитная и опустошительная смута. Но тогда боролись разные политические и социальные силы и решался вопрос о государственном единстве и национальном бытии России.
В этом расколе впервые идея разделила граждан одного государства и подданных одного, признаваемых поначалу обеими борющимися партиями, царя. Идея, которая встала выше классов, сословий, личных привязанностей и вражды.
Поводом к расколу русской церкви послужили разногласия по вопросу об исправлении церковных обрядов и книг. Переводы церковных книг на русский язык делались с греческих подлинников в разное время, причем уже сами подлинники не были абсолютно одинаковыми, а переписчики книг дополнительно вносили в них изменения и искажения. Кроме того, в русской церковной практике утвердились обряды, не известные в греческих и южнославянских землях.
Казалось бы, первое, что бросается в глаза в споре сторонников реформы Церкви и их противников,— это разногласия о «мелочах». «Умру за единый аз»,— писал своим приверженцам из заточения протопоп Аввакум, имея в виду действительно одну только букву «а» в «Символе веры».
Вопрос об исправлении церковных книг и обрядов обострился после постановления на патриаршество Никона. Новый патриарх, сын крестьянина, постригшийся в монахи под именем Никона, быстро выдвинулся в церковных кругах. Возведенный в патриархи (1652 г.), он занял положение первого человека в государстве после царя. Царь благоволил к Никону и называл его своим «собинным другом».
Никон в силу энергичного характера активно приступил к исправлению богослужебных книг и обрядов. Мотивами его действий было стремление привести русскую церковную практику в соответствие с греческой. Однако усилия Никона часто были направлены на мелочные детали религиозной реформы, что распыляло его неуемную энергию и в конце концов ничего, кроме вреда не приносило.
Действительно, после реформы Никона букву «а» в словах «рожденна, а несотворена» опустили. И ради нее глава староверов готов был идти (и взошел!) на костер.
Были и другие такие же вопросы: как писать имя Сына Божия — Исус (старообрядцы) или Иисус (сторонники реформы), как совершать литургию — на семи или пяти просфорах, как возглашать «Аллилуйя» — дважды или трижды, как ходить крестными ходами — «посолонь», т. е. по солнцу, или против солнца, как слагать персты при крестном знамении — двуперстно, т. е. крестится двумя пальцами в виде буквы «Х»,или трехперстно и т. д. Впрочем, такие ли уже это мелочи? Так может казаться человеку только уж совсем религиозно равнодушному и к тому же лишенному воображения. Если и сейчас вопрос о подчинении той или иной юрисдикции или об отношении к экуменизму (движению за единство христиан всех конфессий) вызывает столь бурные разногласия!
Однако тема обрядов и вообще устоявшейся церковной практики не самое существенное в расколе.
«Ошибочно думать,— писал Н. А. Бердяев в книге «Истоки и смысл русского коммунизма»,— что религиозный раскол был вызван исключительно обрядо-верием русского народа. В расколе была и более глубокая историософическая тема. Вопрос шел о том, „ есть ли русское царство истинно православное, т. е. исполняет ли русский народ свое мессианское призвание... В народе проснулось подозрение, что православное царство, Третий Рим, повредилось, произошла измена истинной вере. Г осу дарственной властью и высшей церковной иерархией овладел антихрист. Народное православие разрывает с церковной иерархией и с государственной властью. Истинное православное царство уходит под землю. С этим связана легенда о Граде Китеже, скрытом под озером. Народ ищет Град Китеж».
Правительство поддерживало реформаторские начинания Никона, так как введение единобразия церковной службы и усиление централизации церковного управления соответствовали интересам абсолютизма.
«Удалятися и бегати подобает в антихристово время»,— говорили староверы XVII в., считая, что уж если церковь и общество повреждены антихристом,
лучше от них уйти. Это бегство принимало разные формы — от уединения в лесные скиты и пустыни до страшных гарей — добровольных самосожжений иных общин. Тогда казалось, что «настали времена последние», и враг человеческий представлялся в образе патриарха Никона, гонителя старых обрядов.
С известной натяжкой староверов можно сопоставить с казаками. И для тех, и для других характерна обособленность, специфическое самосознание и мировосприятие, по-разному выраженное, но несомненное свободолюбие. Но если для казаков свобода заключалась в отсутствии социального гнета и государственной опеки, то для старообрядцев важнее оказывалась свобода исповедания «старой» веры и сохранения тра- цидионного бытового уклада, отождествляемого с православием. С этой точки зрения старообрядчество уже с самого начала стало своеобразной «культурной оппозицией» новым веяниям.
Культура, носителями которой стали староверы, не была «хуже» или «лучше» господствующей. Она была просто традиционной и самозамкнувшейся. Такое решение вопроса о «старине» и «новизне» вряд ли было бы полезно и даже просто возможно в масштабе всего российского общества. Но в рамках лишь одного его среза, одной тесно спаянной общности щ стремление сохранить традицию оказалось осуществимым и позитивным. Старообрядцы собирали древние «дониконовские» рукописи, книги и иконы, а главное, самим своим укладом жизни являли живой островок Древней Руси. Их при желании можно обвинить в косности, но им нельзя отказать в сохранении русского своеобразия.
Среди источников о расколе церкви важны иностранные свидетельства. Иностранцы оставили более пятидесяти сочинений, многие из которых посвящены исключительно религиозному быту русских. Конечно, авторы этих записок, по большей части протестанты или католики, не могли видеть веру русских изнутри, вполне понять те идеалы, которые одушевляли русских сподвижников и святых, те взлеты духа, которые они переживали. Но зато, бессильные описать внутреннее бытие, иностранцы постоянно наблюдали религиозный быт, и не святых, а обычных людей XVII в. В описаниях этого быта, порой точных и красочных,
фиксирующих особенное и характерное, а порой явно предвзятых и недоброжелательных «русофобских», можно почерпнуть немало интересного о Святой Руси.
ЦЕРКОВЬ НАКАНУНЕ РАСКОЛА
В состав богослужения того времени входило чтение и пение. И то и другое в описываемое время находилось в приходских, городских и сельских церквах в крайне плачевном положении. Еще Адам Клеменс в середине XVI в. заметил, что в церквах в России читали так быстро, что даже тот, кто читал, ничего не понимал. Вармунд во второй половине XVII в. под-твержает это. Между тем прихожане вменяли в заслугу свящейнику, если он мог прочитать несколько молитв не переводя духа, и кто опережал других в этом деле, тот считался лучшим.
Службу старались как можно больше сократить за счет так называемого многогласия. Одновременно священник читал молитву, чтец — псалом, дьякон — послание и т. д. Читали в три-четыре и даже пять- шесть голосов сразу. В результате служба убыстрялась, но понять в ней что-нибудь было невозможно, потому, по свидетельству Клеменса, присутствующие в храме не обращали внимания на чтение и позволяли себе в это время шутить и разговаривать, тогда как в остальное время богослужения Они сохраняли величайшую скромность и набожность.
Русское церковное пение не нравилось иностранцам. Даже крайне доброжелательный к русским и склонный хвалить почти все церковные установления архидьякон Павел Алеппский, рассказывая о пении, меняет тон речи. По его словам, наши протодьяконы и дьяконы произносили ектеньи, а священники молитвы низким и резким голосом. Когда Павел, освоив русский язык, прочел однажды в присутствии царя славянскую ектенью высоким голосом, то Алексей Михайлович выразил удовольствие. «Московиты, не зная
