Наконец Амстердам извлекал немалую прибыль из своих займов европейским государствам. Да, подчеркивает Фернан Бродель, быстрой рост банковской активности представлял в Амстердаме процессы видоизменения и ухудшения капитала; да, его социальная олигархия замкнулась в себе, отошла от активной торговли и обнаруживала тенденцию превратиться в общество кредиторов-рантье, взыскующих все, что может гарантировать спокойные привилегии, включая и защиту со стороны правителей.
Наблюдался переход от простых и как бы здоровых задач экономической жизни к сложнейшим денежным играм. Амстердам оказался в тисках судьбы, превосходившей масштабы его собственной ответственности: то была участь всякого господствующего капитализма — оказаться втянутым в уже заметную столетиями раньше эволюцию, которая в силу самого своего успеха оступится на пороге финансовой деятельности.
Если искать причины или мотивы отступления Амстердама, то лучше всего обратиться к кризисам, которые в Амстердаме следовали один за другим на протяжении второй иоловины XVIII века.
Первый кризис 1763 года последовал за Семи летней войной, которая для Голландии, остававшейся нейтральной, была периодом неслыханного торгового процветания. Во время военных действий «Голландия почти в одиночку... ведет всю торговлю Франции, особенно в Африке и Америке, что само по себе огромное дело. И делает она сие с ростом прибыли до 100, а часто и более 200 процентов... Некоторые голландские негоцианты обогатились ею, невзирая на потерю большого числа их кораблей, захваченных англичанами, кои (корабли) оценивают более чем в 100 миллионов флоринов».
Но такое возрождение ее торговли потребовало от Голландии огромных кредитных операций, и, как отметил М.Торсиа, «одни лишь неосторожные приняли тогда крупные обязательства».
Разнообразные кредиты создали в конечном итоге громадный объем бумаг, «столь разбухший, что по точным подсчетам он в 15 раз превышает наличные или реальные деньги в Голландии». При нехватке наличных кризис с его ценной реакцией банкротств ускоряется: он затронул как Амстердам, так и Берлин, Гамбург, Бремен, Лейпциг, Стокгольм и очень сильно — Лондон.
Одно венецианское письмо из Лондона, датированное
13 сентября 1763 года сообщает, что, «по слухам, на прошлой неделе в Голландию будто бы отправили сумму в 500 тысяч фунтов стерлингов в помощь группе купцов в Амстердам, оказавшейся в отчаянном положении».
Кризис начался 2 августа. В Гамбурге обанкротились многие еврейские купцы, 4 банкротства было отмечено в Копенгагене и 35 — в Амстердаме. 19 августа насчитывалось 42 банкротства. Амстердамская биржа сразу же была парализована: «На бирже нечего делать... не производят более ни учета векселей, ни обмена; курса нет, везде одно недоверие».
В 1773 году кризис начался снова. Биржа опять оказалась парализованной. «Многие фирмы, — писал русский консул Ольдекоп, — последовали за крахом господ Клиффорда и сына. Господа Хорнека Хоггер и Ко, которые все делают для Франции и для Швеции... два или три раза были на краю падения. Первый раз для них сумели собрать за одну ночь 300 тысяч флоринов, каковые ИхМ надлежало выплатить на следующий день».
Из Парижа очень кстати прибыла «повозка с наличными в золоте... Господа Рийе, Рич и Уилкисонз, кои суть корреспонденты господ Фридерик в Санкт-Петербурге, доставили из Англии деньги в серебре» (золото, привезенное из Франции, имело ценность 1 миллион, а английское серебро — 2 миллиона флоринов).
Во время кризиса и после него улицы в Амстердаме были беспокойными. «На протяжении полумесяца только и слышишь, что разговоры о кражах но ночам. Вследствие сего удвоили ночную стражу и распределили по разным кварталам буржуазные патрули. Но что дает такая бдительность, ежели не уничтожена причина зла и ежели у правительства нет средств сему помочь?»
В марте 1774 года, спустя год и даже более после кризиса, уныние среди купечества не прошло. «Что нанесет последний удар кредиту всего рынка, — писал консул Майе дю Клерон, — так это то, что пять или шесть первых и самых богатых домов совсем недавно оставили коммерцию; в их числе и фирма Андре Пельса, еще более известная на иностранных рынках, нежели на амстердамском, для коего она зачастую бывала главным источником средств: ежели богатые фирмы уйдут с биржи, крупные дела вскоре из оной исчезнут. Коль скоро она не сможет более выдерживать большие убытки, она не осмелится пытаться получить большие прибыли. Однако же, правда, что в Голландии все еще больше денег, нежели в любой другой стране при прочих равных условиях».
В 80-х годах заявил о себе третий кризис. От предыдущих он отличался не только своей продолжительностью (по меньшей мере с 1780 по 1783 год) и своей вредоносностью (кризис был отягощен 4-й англо-голладской войной), но также и тем, что вписался в более обширный экономический кризис. В ходе англо-голландской войны англичане оккупировали Ланку (Цейлон) и обеспечили себе свободный доступ на Моллукские острова.
Голландия, как и остальная Европа, барахталась тогда в длительном кризисе, поразившем всю экономику в целом, а не один только кредит, кризисе, аналогичном тому, от которого страдала Франция Людовика XVI, вышедшая ис-тщенной, с расстроенными финансами из американской мойны, хоть та и была для нее победной.
«Преуспев в том, чтобы сделать Америку свободной, Франция так истощила себя, что, восторжествовав в унижении английской гордости, чего она желала, она и самое себя разорила. Видела теперь свои финансы исчерпанными, свой кредит уменьшившимся, министерство расколовшимся, а все королевство — в группировках».
Таковы суждения, высказанные Ольдекопом о Франции 23 июня 1788 Года. Но эта слабость объясняется не только войной.
Результатом долгого и всеобщего кризиса, утверждает Фернан Бродель, зачастую бывают «прояснения» карты мира, грубые указания каждому его места, усиление сильных и принижение слабых. Политически побежденной, если придерживаться буквы Версальского договора (3 сентября 1783 года), Англия восторжествовала экономически, ибо с этого времени центр мира находился в ней со всеми последствиями и асимметриями, какие из этого воспоследуют.
БАТАВСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Голландии пришлось столкнуться у себя дома с политической и социальной революцией — революцией «патриотов». Чтобы ее понять и объяснить, можно было бы вывести начало этой революции либо с 1780 года, когда началась 4-я англо-голландская война, либо с 1781 года, с «Воззвания к нидерландскому народу» Ван дер Капел-лена, основателя партии «патриотов»; либо же с 1784 года, начиная с мира, который Англия заключила в Париже 20 мая с Соединенными Провинциями и который был погребальным звоном по нидерландскому величию.
Рассматриваемая в целом эта революция представляет собой череду запутанных, бурных событий, случайностей, речей, разговоров, межпартийной ненависти, вооруженных столкновений. Ольдекопу не было нужно насиловать свой темперамент ради того, чтобы осудить этих людей выступавших против власти, которых он плохо понимал, но инстинктивно отвергал.
С самого начала он порицает их претензии и не в меньшей степени то, как они употребляют слово «свобода», — как если бы Голландия не была свободна! «Самое смешное из всего, — пишет он, — это нарочитая манера держаться этих портных, сапожников, башмачников, булочников, кабатчиков и тому подобное... превратившихся в военных».
Горстка настоящих солдат, считает Бродель, привела бы этот сброд в чувство. Это военные по случаю — повстанческие вооруженные народные отряды (вооруженные подразделения), сформировавшиеся для защиты демократических муниципалитетов в некоторых — не во всех! — городах. «Патриотическому» террору вскоре стало противопоставляться по всей стране насилие «оран-жистское» приверженцев статхаудера.
Волнения, мятежи и репрессии следовали одни за другими, переплетались между собой, и беспорядок все ширился. Утрехт восстал, было несколько грабежей. Корабль, отправлявшийся в Индию, был попросту разграблен и «освобожден» даже от серебряной монеты, предназначавшейся для его команды. Простой народ угрожал аристократам, которых Ольдекоп время от времени именовал «богачами».
Но перед нами в такой же мере классовая борьба, как и «буржуазная революция». «Патриоты» — это прежде всего мелкая буржуазия; французские депеши либо просто говорят о ней как о «буржуазии», либо как о «республиканцах», либо как о «республиканской системе».
