Марк прошел через комнату, стуча себя кулаками по ребрам.
– Как только ты заявляешь, что тебе оттуда не выбраться, считай, что ты уже выбрался!
– А где я, если не там? – спросил Лен, вскакивая со стула.
– Не там – значит снаружи, а не внутри, – сказал Марк, отступая и забиваясь в угол.
– Если ты внутри, то ты еще не снаружи, – сказал Лен. – Ты совершенно прав!
– Посмотри на это с другой стороны. Когда ты снаружи, ты снаружи, а когда ты внутри, то внутри.
– Похоже, даже моих познаний в медицине хватит, чтобы за минуту выписать тебе нужный рецепт!
Марк застонал. Он подошел к столу и открыл две бутылки пива.
– Ты послушай меня, – сказал Лен. – На самом деле, если хочешь знать правду, я сейчас пытаюсь прийти в норму, согнать лишний вес. Сгоняю я его, сам понимаешь, и с себя, и со своей фирмы. Иначе я потеряю все свободные деньги, и ты в итоге не получишь свои десять процентов.
– На твоем месте я давно бы уже оставил этот бой с тенью и пошел дальше, – сказал Марк.
– Есть у тебя что-нибудь? – спросил Лен, открывая буфет. – Огурчики какие или еще что? Знаешь, что я тут на днях сделал? У нас на работе есть парень, студент из Оксфорда, так я показал ему одно твое стихотворение. Мы как раз обработали почту из Ирландии и получили по пять шиллингов на чай. И в этом благостном настроении я показал ему твой опус.
– Ну и как, что он сказал? – спросил Марк.
– Посмотрел на часы. Он сказал, пора браться за работу, нас, мол, еще седьмой номер ждет. По нимаешь, народ ведь какой: прочтут стихотворение, а потом напрямую ничего не скажут. Ни за что не откроют дверь и не войдут. Они лучше в три погибели согнутся и будут в замочную скважину подсматривать. Только так и делают.
– Что ж, умные, видать, люди тебе попадались, – сказал Марк.
– Ага. Насмотрелся я на этих умных. Нет, ребята в самом деле здравомыслящие. Против этого не попрешь. Но стоит попробовать разобраться – оказывается, ничего такого они и сказать не могут. Все их витиеватые речи – вроде ткани: поднесешь к глазам вплотную и смотри прямо сквозь нее. Не могу я с ними говорить. Ну как я могу сказать этому парню, что одна фраза в твоем стихотворении написана не по- английски, а по-китайски? Ну, по-китайски. Эта фраза – она ведь по-китайски. Как я ему это скажу?
– Какая фраза?
– Да это неважно. Я, по правде говоря, и не помню.
Они стали пить пиво.
– Проблема заключается в том, – сказал Лен, – что я не понимаю терминов, которыми они пользуются. Я среди них чужак. Я ведь к поэзии отношусь, как та старушка, которая варит себе луковый суп и вяжет, когда у нее под окнами гильотина работает. Нет, я серьезно. Что ты имел в виду, что хотел сказать? Не люблю я слова «стиль». Не понимаю, что оно значит. Не люблю слова «стиль» и терпеть не могу слова «функция».
– Эти люди, – сказал Марк, – хотят запихнуть многообразие творчества в свою мозаику представлений, в паззл, в кроссворд, и, когда что-нибудь туда не лезет, они объявляют, что это лишняя фишка, попала к ним из другой игры. Ну да и черт с ними. У них мозгов, старик, не больше, чем у дачного сортира, вот только свое дерьмо они подают в красивой оберточке – упакованным в атлас и шелк.
Вынув из пепельницы пробку от пивной бутылки, он поднял ее в вытянутой руке.
– Вот чего стоят все эти умники.
– Я в этом вообще ничего не понимаю.
– Слушай, ну какой смысл все время комплексовать и стесняться? – сказал Марк. – Соберись с духом, Лен, и готовься всех вокруг обвинять и презирать. Только так можно чего-то добиться.
– Что-то не верится.
– Ну ладно, а как, кстати, стихи-то поживают? Я имею в виду – твои.
– С ними покончено.
– Что, объявил себя банкротом? Неужели ни одной монетки в пустом сейфе не осталось?
– Кое-что осталось, да только проку от этих монет никакого. Я ведь тому парню и из своих стихов кое- что показал. Он с тех пор вообще меня в упор не видит. Он воспринял это просто как личное оскорбление, а откуда я знал, что мои стихи его так покоробят? Знаешь, как я их пишу? Сажусь в пустой комнате и перевожу взгляд из угла в угол. Сижу, сижу, а потом вскакиваю, выжимаю лимон, появляется капелька сока, и вот оно – стихотворение. Ну и что путного так напишешь?
– Но ведь на этот счет нет никаких твердых правил и норм.
– Разве нет?
Марк отодвинул занавеску и посмотрел на улицу.
– Знаешь, как пишут стихи все эти люди? – сказал Лен. – Они карабкаются, переходят от слова к слову, словно в классики играют.
Он прошелся по комнате, чтобы продемонстрировать предложенный им образ.
– Как в классики. Но ты мне вот что скажи. Что происходит, когда они добираются до линии, за которой больше нет слов, нет вообще? Можешь ты мне ответить? Что они делают, когда добираются до линии, за которой слов больше нет? Можешь мне объяснить?
Марк допил свое пиво.
