«Пусть подождут», — думал я — ведь это был первый мой отдых почти за пять с половиной лет.
К концу марта 1945 года я выздоровел и приступил к своей работе на континенте. Не прошло и шести недель, как наступил долгожданный день победы и окончательное освобождение северных провинций Голландии, где немцы долго продолжали оказывать яростное сопротивление. В начале июня я по делам службы приехал в Гаагу. Мне предстояло допрашивать одного эсэсовца, который был не немцем, а голландским коллаборационистом.
Он сидел в тюрьме для политических заключенных, прозванной «Апельсиновой гостиницей», в курортном городке Схевенинген, близ Гааги. Тюрьма находилась в ведении канадских военных властей. Одно ее крыло было отведено для политических заключенных, а также для подозреваемых шпионов и коллаборационистов.
Этот эсэсовец-голландец был схвачен одним из отрядов голландского Движения сопротивления. Он попал в плен в черной эсэсовской форме. Судя по красно-белой ленте на мундире, он был кавалером «Железного креста». Круглая голова с низким лбом, коротко подстриженные волосы, маленькие, заплывшие жиром свиные глазки, надменность и высокомерие, свойственные эсэсовцам, — все это говорило само за себя. На мой взгляд, дело его не вызывало сомнений, и я рассчитывал покончить с ним за каких-нибудь пять — десять минут. Человеку, пойманному на месте преступления в форме противника, трудно оправдаться. Но я ошибся. Допрос я начал с самого главного.
— Итак, вы коллаборационист, — сказал я. — Иначе трудно объяснить, почему на вас эта щеголеватая форма, не так ли?
Он вспыхнул:
— Как вы смеете? Обвинять меня в сотрудничестве с немцами?! Я патриот и много сделал для своей страны.
Я пристально посмотрел на него.
— Вы патриот? Если следовать вашим взглядам, то Геринг — самый безгрешный человек на земле, а Гиммлер — богобоязненный учитель воскресной школы. Если вы патриот, то почему вы оказались в этой форме? Разве немцы наградили вас «Железным крестом» за вашу любовь к Голландии? В наш век чего только не случается, но этому, извините, я никак не могу поверить.
— Вы не знаете всех обстоятельств, — ответил он. — Разумеется, непривычно видеть голландца в этой отвратительной форме, но я могу все объяснить.
Он старательно разыгрывал возмущение.
— Это вопиющая несправедливость! Человек неоднократно рисковал жизнью во имя своей родины, а его бросили в эту тюрьму, тогда как настоящие коллаборационисты на свободе и даже слывут героями. Теперь, когда немцев прогнали, они вылезли из своих нор, захватывают теплые местечки, прикарманивают все, что плохо лежит, а вы и не вспоминаете о том, что они якшались с немцами. А меня, честного человека, который так много сделал для своей страны, хотят сгноить в этой тюрьме. Разве это справедливо?
Я не прерывал его.
— Ну хорошо, Иоанн-мученик, — вставил наконец я, — расскажите о себе что-нибудь еще. Все это очень интересно, даже интригующе.
— О, я вижу, вы мне не верите, сэр, но это чистая правда, клянусь вам. Я стал эсэсовцем, потому что мне приказал один старший офицер из нашей секретной службы. Он подробно проинструктировал меня, как войти в доверие к немцам, как отвечать на их вопросы и т. д. А когда мне удалось поступить на службу к немцам, он говорил, какие сведения необходимо узнавать. Раз в месяц я должен был передавать добытые мною данные его офицеру связи, встречаясь с ним на набережной в Роттердаме.
Я ни одной секунды не верил этому эсэсовцу — слишком много подобных россказней пришлось мне выслушать за долгие годы службы в контрразведке. Но если не удастся доказать его виновность, он будет оправдан военным трибуналом за отсутствием прямых улик. В самом деле, к противнику засылалось много наших агентов. Во время войны эти люди ежедневно рисковали своей жизнью, а в конце войны с ними могли расправиться как с коллаборационистами. Следовательно, в «Апельсиновую гостиницу» мог попасть и наш агент, но я не верил, что им оказался этот эсэсовец. Нужно было принять какое-то решение, и я продолжал перекрестный допрос.
— Ну ладно, — сказал я. — Допустим, вы должны были раз в месяц в Роттердаме встречаться с офицером связи и передавать ему разведывательные сведения. Как его фамилия, чтобы я мог проверить это по архивам?
Заключенный высокомерно улыбнулся.
— У разведчиков, сэр, не спрашивают имени и адреса. Чем меньше вы знаете о своем коллеге, тем меньше вы можете сказать о нем. Я никогда не спрашивал его фамилии и никогда не называл своей. Нас занимали более важные дела, чем обмен визитными карточками.
— О да, я вижу. Благодарю за урок о разведывательной работе — он еще может мне пригодиться. Раз вы не знаете фамилии этого английского офицера связи, может быть, вы расскажете о нем что-нибудь еще?
Он немного подумал.
— Я уже говорил вам, сэр, что я встречался с ним по указаниям одного старшего офицера секретной службы.
— Да, да, вы о нем говорили. Этого старшего офицера вы должны знать лучше, например его фамилию и т. д. Стоит вам назвать его фамилию, как я свяжусь с ним и он подтвердит ваши показания. После этого вы выскочите отсюда как пробка.
Заключенный печально покачал головой и произнес:
— В том-то и дело… Если бы мой друг был здесь, я бы не гнил заживо в этой камере. Он сразу вытащил бы меня отсюда. Но дело в том, что он… он умер.
— Умер! Его схватило гестапо?
— О нет, сэр! Гестапо не могло напасть даже на его след — он был неуловим. Нет, мой бедный друг умер своей смертью.
— Что же с ним случилось?
— Я слышал, у него был рак, сэр, рак желудка.
Я почувствовал, что желудок у меня судорожно сжался, но спокойно продолжал допрос:
— Очень жаль, но в данном случае это не имеет значения. Даже если он умер, он может помочь вам. Разумеется, если вы назовете его фамилию. Я сделаю запросы. Может быть, в его секретных документах найдутся упоминания о вас или кто-нибудь из его помощников знает о вашем деле. Скажите мне его фамилию.
Эсэсовец без колебаний произнес:
— Пинто, сэр. Подполковник Пинто.
Я с трудом удержался от восклицания и долго сморкался, чтобы прийти в себя.
— Да, по-моему, я слышал о нем… — сказал я. — Но разве он умер? Впрочем, когда много ездишь, за всеми новостями не уследишь. Но продолжайте. Именно подполковник Пинто и дал вам детальные инструкции о поступлении на службу в гестапо?
— Да, сэр, именно он.
— Вы давно его знали?
— Да, сэр. Я много лет выполнял его поручения.
— Значит, подполковник Пинто вам доверял?
— О, конечно, сэр. Он знал, что я выполню все его приказания, не щадя своей жизни. И он сделал бы для меня все, сэр. Если бы он был жив, он давно вытащил бы меня отсюда.
— По-моему, вам не следует беспокоиться, даже если он умер. Я сделаю запрос, и где-нибудь в штабе подполковника Пинто мы найдем человека или документы, которые оправдают вас. Я много слышал о подполковнике Пинто, но ни разу не встречался с ним. Не можете ли вы описать его?
Заключенный глубоко задумался.
— Я не умею описывать внешность людей, да и, кроме того, в его наружности не было ничего примечательного.
Вдохновленный моим молчанием, эсэсовец продолжал:
