пинтоведов отнести «Странствия» к тому или иному жанру португальской литературы XVI века часто оказываются безуспешными.
Между тем XVI столетие было золотым веком португальской литературы путешествий. Ее основоположником стал лиссабонский аптекарь Томе Пирес, который в 1510–1514 годах посетил Индию и страны Малайского архипелага и, перед тем как отправиться в Китай, переправил на родину великолепное описание южноазиатских земель. Четверть века спустя португалец Франсиско Алварес создал труд, посвященный Эфиопии; во второй половине XVI века целая плеяда любознательных португальских путешественников описала внутренние области Индии, Южный Китай и Японию. Гаспар де Круз, Галеазо Перрейра, Николас Триагузио, Жоан де Лузена убедили Европу в том, что Марко Поло и Одорико Порденоне, первые христианские авторы, посетившие страны Дальнего Востока в XIII и XIV веках, безнадежно устарели.
Все эти представители жанра литературы путешествий сообщали о землях дальней Азии более или менее точные фактические сведения. Они порой сравнивали уклад, верования и обычаи стран Востока и своей родины, но поступали так, чтобы в доступной форме разъяснить португальским читателям специфику общественного строя, религии и быта восточных народов, отнюдь не желая подобными сравнениями подчеркнуть несовершенство политического или социального уклада Португальского королевства. В общем, Томе Пирес и его последователи дали образцы трудов по описательному страноведению, и прямая преемственность связывает их произведения с географической литературой последующих веков.
Но «Странствия» Мендеса Пинто — самого неутомимого из всех португальских путешественников XVI века, занимают особое место в истории португальской литературы. Пинто резко порвал с традициями этих странников-информаторов. Географические и этнографические материалы играли для него подсобную роль, ибо в своих «Странствиях» он прежде всего стремился на канве реальных, а иногда и нереальных фактов критически обрисовать истинное положением на Востоке в период португальского вторжения.
Стремительное проникновение португальских «рыцарей» первоначального накопления и страны Южной Азии и Дальнего Востока вызвало в этой части света взрывной эффект с далеко идущими последствиями. Политические, экономические, психологические последствия португальского вторжения в равной мере сказались и на соратниках Мендеса Пинто, и на обитателях земель, которые стали объектом этого вторжения. Такого рода последствия и нашли свое отражение в «Странствиях», причем их автор проявил себя как вдумчивый критик португальской колониальной системы.
Говоря об идейной направленности «Странствий», современный прогрессивный португальский литературовед Антонио Жозе Сарайва отметил, что Мендес Пинто сознательно стремился преподнести своим читателям «плутовскую сатиру на сеньориальную идеологию». Пожалуй, уместнее говорить не о сеньориальной, а о раннеколониалистской идеологии, и при этом об идеологии, выражающей систему понятий колониализма португальского. В облике его имеются специфические черты, присущие именно этому историческому явлению, черты весьма стойкие — они сохранились и в наши времена.
Очагом португальского проникновения в страны Востока была страна, скудная природными ресурсами, малонаселенная и незначительная по площади. На рубеже XV и XVI веков в Португалии насчитывалось не более 900 000 жителей, раз в двести меньше, чем в странах Южной Азии. Однако, в силу благоприятных для португальских захватчиков обстоятельств (о них мы упомянем при характеристике исторической обстановки, сложившейся в Южной Азии и на Дальнем Востоке в XVI в.), им удалось утвердиться на главных морских путях в африканских и азиатских морях и создать сеть мощных опорных баз в Индии, на Цейлоне, островах Малайского архипелага, в Малакке и в Южном Китае. За ничтожно короткий срок — каких-нибудь два-три десятилетия — Португалия стала великой мировой державой, чьи владения располагались на четырех материках. Но основой португальского могущества были не только эти территориальные приобретения. Лиссабон обеспечил себе монополию на торговлю восточными пряностями и завоевал абсолютную гегемонию на главных транзитных путях, ведущих из гаваней Китая и Индии в Европу. И вместе с тем сама Португальская империя с ее худосочной метрополией и невероятно растянутыми коммуникациями была исторической аномалией. В силу этого португальскому колониализму были свойственны особенности, органически связанные с присущим ему комплексом неполноценности. Апологеты португальского великодержавия чувствовали себя в роли лафонтеновской лягушки, раздувшейся до воловьих размеров. В мелочах эта мания величия принимала иногда очень курьезные формы: португальские историки, описывая подвиги своей конницы, счет всадникам вели по числу лошадиных ног… По большому же счету эти претензии проявлялись в непомерном восхвалении лузитанской цивилизации, в бесконечных славословиях покорителям восточных земель, в назойливых попытках доказать, будто португальцы принесли народам Востока свет христианской культуры и наставили их на истинный путь прогресса.
На этих сомнительных устоях и поныне удерживается официозная португальская идеология, хотя в наш век претензии португальских колонизаторов на роль апостолов христианской цивилизации выглядит совершенно смехотворно.
В XVI веке эти «истины» утверждали и проповедовали весьма одаренные личности. «Португальский Тит Ливий» — историк Жоан Баррос (1496–1570) создал блестящий труд о португальских завоеваниях в Азии. То была эпопея, в которой восхвалялись подвиги творцов лузитанской империи и обосновывались их «благородные» цели. На тех же позициях стояли последователи Жоана Барроса: Лопес де Кастаньеда, Гаспар Корреа, Диого Коуто. Основная тенденции их произведений — героизация португальского вторжения в Азию.
Мендес Пинто решительно порвал и с этой тенденцией. Сарайва справедливо подчеркивает, что автор «Странствий», «дал нам образец литературы, по своей направленности диаметрально противоположный литературе, проникнутой духом рыцарственности и крестоносных идеалов. По существу, Мендес Пинто — это «смутьян», освободившийся от груза патриотических и рыцарских концепций, некий Санчо Панса, противостоящий Дон-Кихотам героической когорты Жоана Барроса…»
Эффект дегероизации, который заложен в самой основе книги Мендеса Пинто, оказался чрезвычайно действенным, благодаря ее особенностям, связанным с жанром «плутовской сатиры».
Плутовской роман — дитя Испании, и своего расцвета он достиг в этой стране во второй половине XVI и в XVII веке. Создавшая славу этому жанру анонимная повесть «Ласарильо с Тормеса» вышла в Кастилии в 1554 году. Возможно, Мендес Пинто читал ее, возможно, она и не дошла до селеньица Прагал, где он коротал свои старческие годы. Да и, в сущности, не так уж важно дознаться, знаком ли был Мендес Пинто с плутовскими повестями и романами испанских авторов XVI века. В литературных прототипах Мендес Пинто не очень нуждался. Уж кого-кого, а героев, себе подобных, он встречал в своих скитаниях на каждом шагу. Это были дерзкие, алчные, бесчестные, нечистые на руку плуты, но если у их испанских «коллег» сфера действия была сужена до предела и ограничивалась лакейскими, постоялыми дворами, воровскими притонами и трущобами севильской Трианы, то португальским плутам открывались на Востоке поистине фантастические возможности. Баррос почти не упоминает о них, чаще, эти португальские Ласарильо встречаются у Гаспара Корреа. Однако у летописцев лузитанского заморского вторжения подобные персонажи всегда отодвинуты на второй и третий планы. А вот у Мендеса Пинто они свободно разгуливают по всей его книге, и в них воплощается дух португальской экспансии. Обжоры, насильники, забияки, драчуны, стяжатели, склочники, интриганы, эти люди без роду и племени, эти пасынки Лузитании, как раз и олицетворяют Империю, в Которой Никогда Не Заходит Солнце. Ни самого себя, ни всех этих антигероев Мендес Пинто не склонен ни осуждать, ни восхвалять. Морализирующее начало отсутствует в его книге, чем, пожалуй, она и отличается от плутовского романа виднейшего представители этого жанра Матео Алемана, автора «Гусмана из Альфараче». Но зато Мендес Пинто предельно, беспощадно объективен, и в этом сила его книги.
На передний план выдвинуты не вице-короли, военачальники, флотоводцы, наместники и губернаторы, как у Барроса, Кастаньеды или Корреа, а такие же молодчики, как сам Пинто и его друг и компаньон по пиратским предприятиям Антонио де Фариа. Мендес Пинто отнюдь не склонен клеймить презрением своих негероических героев. Он не раз дает понять, что они такие же люди, как и любые прочие его соотечественники, и что судьба забросила их на край света потому, что родина для них оказалась недоброй мачехой. Им свойственны человеческие качества, порой весьма похвальные. Нет у них лютой религиозной нетерпимости, нет расовых предрассудков. В бесконечно чужом мире они очень быстро осваиваются с обитателями дальних и неведомых стран, отдавая должное, совсем не португальским обычаям, нравам и верованиям. В этом смысле они, безусловно, куда привлекательнее, чем «железные»
