рассказ.
Первой заботой Антонио де Фарии после одержанной им победы было заняться ранеными, которых оказалось девяносто два, по большей части португальцев или наших мосо. Затем он подсчитал убитых и, узнав, что их сорок два, из коих восемь португальцев, выразил по этому поводу величайшее сожаление.
Противников убито было триста восемьдесят, из них лишь сто пятьдесят погибли от огня и меча, остальные же утонули. И хотя все немало ликовали по поводу этой победы, было пролито много слез, и явных и тайных, над павшими товарищами, которых предстояло похоронить, причем у большинства головы были разрублены тесаками, которыми орудовал неприятель.
Антонио де Фариа, хотя сам был трижды ранен, поспешил высадиться на берег со всеми теми, кто в состоянии был его сопровождать, и первым долгом занялся похоронами убитых, на что ушла большая часть дня. После этого он обошел весь остров, чтобы узнать, нет ли на нем каких-либо людей, и нашел в весьма приятной долине деревню в сорок или пятьдесят одноэтажных домов, окруженную многочисленными огородами и фруктовыми садами с великим разнообразием плодовых деревьев. Деревню эту разграбил Кожа Асен, убив некоторых жителей, которые не успели спастись бегством.
На расстоянии арбалетного выстрела от этой долины вниз по течению чистой реки с пресной водой, где было множество кефали, форели и морского окуня, находился большой и прекрасный дом, по-видимому, храм этой деревни, наполненный больными и ранеными, которых Кожа Асен отправил туда на излечение. Среди них было несколько мусульман, его родственников, а также несколько других мусульман из почетных лиц, которые состояли у него на службе, общим числом девяносто шесть. При виде Антонио де Фарии все они подняли великий крик, как бы прося у него пощады, но он не пожелал внять их мольбам, сказав в объяснение, что нельзя даровать жизнь тем, кто умертвил столько христиан, и приказал поджечь здание с шести или семи сторон; последнее, будучи сложено из просмоленных бревен и покрыто сухими листьями пальмы, вспыхнуло так, что смотреть было страшно, а отчасти и жалостно из-за ужасных криков, которые испускали несчастные, когда пламя стало подступать к ним. Кое-кто из них пытался выброситься из слуховых окон, которые были в этом здании, но наши, ожесточившись и не желая простить им наши потери, уже были наготове и принимали их на копья и пики.
Покончив с этим жестоким делом, Антонио де Фариа отправился на берег, где находилась джонка, которую Кожа Асен двадцать шесть дней назад отнял у португальцев из Лиампо, и распорядился, чтобы ее спустили на воду, ибо к этому времени она уже была полностью починена. Когда она оказалась на воде, он ее передал ее владельцам, то есть Мену Таборде и Антонио Анрикесу, о которых я уже раньше упоминал.
И, заставив их обоих положить руку на молитвенник, который он держал, он обратился к ним со следующими словами:
— От имени моих братьев и товарищей, как живых, так и погибших, которым ваша джонка стоила стольких жизней и столько пролитой крови, как вы сами в этом могли сегодня убедиться, я, как христианин, жертвую вам ее, дабы господь наш и вседержитель принял нас за это дело в царство свое небесное, в этой жизни даровал нам прощение грехов, а в грядущей — его славу, как, уповаю, дарует он ее нашим братьям, кои нынче пали как добрые и стойкие христиане за святую католическую веру. Но наказываю вам, прошу и предостерегаю вас не брать больше того, что составляет ваше имущество, иначе говоря, лишь то, что вы вывезли из Лиампо, как ваше собственное, так и принадлежащее тем, кто вошел с вами в пай, снаряжая эту джонку. Ибо ни я вам больше не даю, ни у вас нет права брать больше, и если бы мы поступили иначе, то уклонились бы от долга, я — давая вам, а вы — принимая то, что вам не положено.
Мен Таборда и Антонио Анрикес, не ожидавшие, возможно, такой щедрости от Антонио де Фарии, бросились к его ногам и со слезами на глазах попытались отблагодарить его за оказанную им милость, но слезы мешали им говорить, и таким образом возобновился печальный и жалостный плач об убитых, которые здесь были погребены и засыпаны землей, еще залитой их свежей кровью.
Оба купца принялись тотчас же собирать свое имущество и отправились разыскивать его по всему острову в сопровождении пятидесяти или шестидесяти мосо, которых хозяева их дали им в помощники. Мокрый шелк их еще просушивался, и все деревья были им завешаны, кроме этого, уже высушенным или находившимся в лучшем состоянии товаром были наполнены два дома. На все это имущество, как они уже говорили, потрачено было более ста тысяч таэлей, взятых взаймы, в каковом предприятии участвовало более ста человек, как те, кто остались в Лиампо, так и другие, находившиеся в Малакке, которым шелк этот должны были привезти. Добра же, которое эти двое собрали, было на сто тысяч крузадо с лишним, ибо остальное, составлявшее примерно треть купленного, погнило, испортилось от воды, было побито или раскрадено, а кем, так и осталось неизвестно.
После этого Антонио де Фариа отправился к себе на судно и, так как уже стемнело, не стал больше ничем заниматься, только навестил раненых, позаботился об их нуждах и разместил на ночлег солдат. На другой день, едва рассвело, он пошел на захваченную им большую джонку, которая еще полна была телами убитых накануне. Он приказал всех их бросить за борт, как они были; только собаке Коже Асену оказано было больше внимания, так как лицо это было видное, и хоронили его с большими церемониями: он приказал взять его в одежде и броне, как он лежал, и четвертовать, а потом выбросить в воду, где могилой ему стали, как и он и дела его заслуживали, пасти ящеров, которые в великом множестве сновали вдоль бортов джонки в надежде ухватить брошенный за борт труп. При этом вместо молитвы за упокой его души Антонио де Фариа произнес следующее:
— Отправляйся-ка поскорее в ад, где твоя помраченная суеверием душа будет нынче вкушать все услады, обещанные Магометом, о которых ты вчера так громко кричал остальным своим собакам!
И, приказав привести к себе всех рабов и пленных, как здоровых, так и раненых, которые были в отряде, велел также позвать их хозяев и всем им произнес речь истинного христианина (которым он на самом деле и был) и в ней просил последних, чтобы из любви к всевышнему они всем рабам даровали свободу, ибо это он обещал им перед началом боя, а он, со своей стороны, вознаградит хозяев за убытки, так что никто не останется в обиде. На это все ответили, что, если его милость почла это за благо, никто не собирается возражать, и объявляют рабов отныне вольными и свободными. Тут же была составлена грамота, которую все подписали, ибо пока что большего сделать было нельзя, а затем в Лиампо всем рабам были выданы вольные.
После этого приступили к описи имущества, которое можно было продать, за исключением того, которое были должны вернуть португальцам, и было оно оценено в сто тридцать тысяч таэлей как в японских деньгах, так и в красном товаре — атласе, штофе, шелке, тканях из крученого шелка, тафте, мускусе и упакованном в соломе очень тонком фарфоре, потому что пока еще не подсчитали остального, что этот разбойник награбил на Сумборском побережье {181}до Фушеу, где он орудовал уже более года.
Глава LXI
Как Антонио де Фариа вышел из реки Тинлау в Лиампо и о несчастном происшествии, случившемся с ним в пути
После того как Антонио де Фариа простоял на реке Тинлау двадцать четыре дня и за это время все раненые выздоровели, мы пошли в Лиампо, где он решил перезимовать, чтобы оттуда с наступлением лета предпринять поход к копям Куангепару, как он договорился со своим спутником Киаем Панжаном.
Когда судно наше дошло до мыса Микуй, находящегося на широте двадцати шести градусов, с норд- оста налетел сильный противный ветер, и, чтобы не терять пройденного пути, по совету штурманов было решено лечь в дрейф. Погода к вечеру еще ухудшилась, полил дождь и волны стали такими, что две гребные лантеа, будучи не в состоянии с ними бороться, направились, когда стало уже почти темно, к берегу, намереваясь укрыться в реке Шилендау, находившейся от этого места в полутора легуа.
Антонио де Фариа также, опасаясь несчастья, пустился как можно быстрее за ними в кильватер,
