изготовили, прошли вдоль берега сначала до Жунсалана, потом до другого места, а оттуда за два месяца добрались до реки Парлеса в королевстве Кеда, где большая часть их погибла от опухолей в горле, напоминающих чумные бубоны, так что живыми до Малакки добралось всего два человека, сообщивших Перо де Фарии все обстоятельства этого несчастного путешествия и то, что меня ожидает смертная казнь, которая бы меня и не миновала, если бы не всевышний. Ибо после того как некода и купцы были высланы из государства описанным мною образом, меня перевели в другую, еще более строгую тюрьму, где я провел тридцать шесть дней самым жестоким образом закованный в железа.
Между тем этот пес губернатор измышлял все новые и новые обвинения, приписывая мне то, что и в голову-то мне никогда не приходило, с единственной целью со мной разделаться, а потом ограбить, как он сделал со всеми, кто находился в джонке. На суде он трижды допрашивал меня в присутствии многих людей, но всякий раз я отвечал не то, что им было нужно, отчего он и все прочие пришли в величайшее бешенство и стали утверждать, что я говорю так из гордости и презрения к суду, за что тут же при всем народе наказали меня плетьми и пытали меня расплавленным сургучом, отчего я чуть не умер. В полумертвом состоянии я провел двадцать дней; и никто уже не думал, что я смогу поправиться. Много раз доведенный до совершенного отчаяния и не зная толком, что я говорю, я повторял, что меня преследуют лжесвидетельствами только для того, чтоб украсть мой товар, но что капитан Жоан Каэйро, который сейчас в Пегу, не преминет доложить об этом королю, и эти-то слова и помогли господу нашему спасти меня от смерти. Ибо когда пес этот уже готов был привести в исполнение смертный приговор, который он мне вынес, в дело вмешалось несколько его друзей, посоветовавших ему воздержаться, ибо, если он меня убьет, все португальцы в Пегу скажут королю, что он осудил меня на смерть и казнил лишь для того, чтобы отнять у меня на сто тысяч крузадо товаров, принадлежащих коменданту Малакки. Нет сомнения, что король потребует у него отчета в конфискованном имуществе, и если даже он на самом деле предъявит ему все, что он взял, король этим не удовлетворится и будет думать, что отобрано было гораздо больше. От этого он неизбежно впадет у государя в немилость, и ему никогда больше не удастся восстановить королевское расположение, а сыновей его такая немилость покроет бесчестием и погубит. Собака губернатор байнья Шаке, опасаясь, как бы дело не сложилось именно так, решил не упорствовать и пересмотреть вынесенный мне приговор; он заменил смертную казнь конфискацией имущества и сделал меня пленником короля. Едва у меня зарубцевались раны после плетей и сургуча, как меня, закованного в кандалы, отправили в Пегу, где я как пленник был передан главному королевскому казначею — бирманцу по имени Диосорай, в ведении которого были еще восемь португальцев, которых, так же как и меня, различные беды, обрушивавшиеся за грехи наши, привели в неволю шесть месяцев тому назад. Все они находились на корабле Анрике де Эсы де Кананоры, разбившемся о берег во время бури.
Поскольку до сих пор я говорил лишь о результатах моего путешествия в Мартаван и о выгодах, которые принесла мне моя служба королю, а именно, что в итоге бесконечных трудов и невзгод у меня отобрали мое имущество, а самого меня обратили в пленника, теперь, прежде чем вести свое повествование дальше, я хочу остановиться на том, что мне пришлось испытать в тех государствах, куда закидывала меня судьба за два с половиной года неволи, и о землях, где по горестной доле моей мне пришлось странствовать, ибо это мне кажется необходимым для дальнейшего повествования.
После своего отбытия из Мартавана бирманский король, как я уже говорил, направился сухим путем в Пегу, где, прежде чем отпустить военачальников, он пересчитал свое войско. Оказалось, что из семисот тысяч людей, с которыми он начинал осаду, он недосчитывает восемьдесят шесть тысяч. А так как к этому промели он узнал, что король Авы {283}, заключив союз с савади и шалеу, пускает к себе Сиаммона {284}(земля которого в глубине материка граничит с запада и с северо-запада с Каламиньяном), Повелителя Грубой Силы Слонов Всей Земли, о котором я расскажу подробнее, когда речь зайдет о нем, чтобы Сиаммон отобрал у бирманского короля крепости королевства Тангу. Бирманец, как опытный, хитрый и наторевший в военных делах начальник, начал первым долгом набирать людей и запасаться всем необходимым для четырех главных крепостей, нападения на которые он больше всего опасался. Решив идти на город Пром, он, сохранив прежнее войско, пополнил его за пять месяцев и довел до девятисот тысяч человек, с которыми он и выступил из города Багоу, в просторечии называемом Пегу, усадив людей на двенадцать тысяч судов, из которых две тысячи были серо, лауле, катуры и фусты. Флот этот 9 марта 1545 года двинулся в путь вверх по течению реки Анседы, на некоторое время остановился в Данаплу {285} , где дополнительно грузил кое-какие недостающие припасы, а затем, продолжая свой путь по большой пресноводной реке под названием Нишау-Малакоу, 13 апреля стал на якорь в виду города Прома. От языков, которые были взяты в эту ночь, узнали, что король Прома умер {286} и на престол вступил его тринадцатилетний сын, какового отец перед смертью женил на свояченице своей и тетке юноши, дочери короля Авы. Последняя, узнав о походе короля Бирмы на город Пром, немедленно обратилась за помощью к своему отцу {287}, который, как говорили, послал королеве армию в шестьдесят тысяч моэнов {288} таре и шалеу, состоящую из отборных и решительных воинов, во главе которых шел его сын, он же и брат королевы. Услышав об этом, король Бирмы стал принимать все меры, чтобы успеть захватить город, прежде чем придет подкрепление. Поэтому, высадившись в двух легуа ниже города в месте под названием Мейгавотау, он за пять дней сделал все необходимое, а потом, снявшись с лагеря до рассвета, под звуки бесчисленного количества барабанов и военных дудок подошел к городу к одиннадцати часам дня, не встретив никакого сопротивления, после чего, как обычно, разбил лагерь, так что с наступлением ночи Пром был со всех сторон окружен валами, очень широкими рвами и шестью артиллерийскими позициями.
Глава CLIV
О переговорах между королевой Прома и королем Бирмы, о первом штурме города и об успехах Бирманца
Спустя пять дней со времени прибытия короля Бирмы к стенам города Прома, королева, правившая им от имени своего мужа, послала для переговоров с королем Бирмы одного талагрепо — монаха, которому было уже более ста лет, почитаемого здесь святым, с богатым подарком, состоящим из золота и драгоценных камней, и письмом нижеследующего содержания:
«Могучий и великий повелитель, более обласканный в обители счастья, нежели кто-либо из монархов, существующих на земле; незыблемая твердыня мощи; источник наполняющий моря, где все малые реки, подобные мне, находят свой покой; крепкий щит с гордой эмблемой; владетель великих царств, на тропах которых стопы твои покоятся с несравненным величием, я, Ньяй Ниволау, несчастная женщина, воспитательница и раба юного сироты, простершись в слезах перед тобой, умоляю тебя со всем почтением, приличествующим тебе как государю, не подымай меча на слабость мою, ибо я женщина, не умеющая защищаться, а лишь способная за учиненную мне несправедливость проливать слезы перед господом, божественной природе которого свойственно как милостиво помогать, так и сурово наказывать. И, как бы велики ни были государства мира, он топчет их с такой устрашающей силой, что даже обитатели бездонной пропасти Обители Дыма исполняются страха и трепета перед его могуществом. Любовью к нему тебя прошу и заклинаю, не посягай на мое достояние, ибо, как тебе известно, владею я столь малым, что обладание им могущества тебе не прибавит и отказ не уменьшит твоих достоинств, напротив, если, государь, ты меня пожалеешь, ты приумножишь величие свое, младенцы перестанут сосать белизну материнской груди, чтобы вознести тебе хвалу чистыми устами своей невинности, и все, как местные жители, так и иностранцы, сохранят в памяти эту милость, которую ты мне окажешь. Благую весть о ней велю начертать в месте погребения мертвых, дабы и они, наравне с живыми, превозносили тебя за то, что ты не отказал мне в испрашиваемом мною всеми силами нутра моего. Святому мужу Авенлашину, который доставит тебе, господин, это собственноручно написанное мною письмо, я даю все полномочия заключить с тобою от имени малого сироты и от моего собственного любой справедливый договор и определить ту дань и подать,
