Че Гевара. Последний романтик революции

свидетелей убивают, поэтому нет пленных.

Правительственные силы никогда не терпят потерь... Но часто это сплошная ложь. Сьерра-Маэстра — неопровержимое доказательство тому. И наконец, старое обычное обвинение в «коммунизме».

«Коммунистами, — иронизирует Гевара, — являются все те, кто берет в руки оружие, ибо они устали от нищеты, в какой бы это стране ни происходило... Демократами называют себя все те, кто убивает простых людей: мужчин, женщин, детей. Как весь мир похож на Кубу!»[67] .

О внимании Че к политико-просветительской работе рассказывал участник партизанской войны Жоэль Иглесиас (о его приходе в отряд читатель прочтет позже):

«Поначалу, когда мы только обосновались в этом районе, круг наших собеседников был ограничен... Но понемногу вокруг нас собиралось все больше крестьян, которым мы могли доверять. И все это главным образом благодаря Че, его постоянному общению с людьми, его беседам. Так мы завоевывали симпатии этих людей. Всем было известно, кто мы, однако никто не донес на нас. Так вот, по вечерам мы вели беседы и говорили на разные темы: сколько будет людей у Фиделя, когда мы снова с ним соединимся, что будет после окончания войны. Но одна тема выплывала в наших разговорах чуть ли не каждый вечер — легенда о птице-ведьме, миф очень древний и крайне почитаемый в тех краях.

Рассказывали, что еще один испанец как-то выстрелил в эту птицу, но не убил ее, а сам чуть не поплатился жизнью: шляпа у него была пробита в нескольких местах. Был и один несчастный, который не верил, что есть такая птица, но однажды ночью она явилась ему, и с тех пор он калека.

Во время одной из таких бесед я заявил, что пусть только эта птица появится — я уложу ее из винтовки наповал. Крестьяне предупредили, что тот, кто говорит так, обязательно встретится с птицей и последствия будут самые печальные.

На следующий день все только и говорили о моей выходке, а некоторые даже отказывались выходить со мной ночью на улицу. Че, когда мы остались с ним наедине, спросил, что я думаю о птице и зачем я пообещал пристрелить ее. Я ему объяснил, что не верю в эту чертовщину. Че укоризненно посмотрел на меня и ничего не сказал.

Несколько дней спустя, когда мы опять вернулись с крестьянами к этой теме, я разъяснил гуахиро, что хотя сам не верю в птицу, тем не менее, уважаю мнение тех, кто верит» [68].

В результате спокойной, разъяснительной работы участились случаи прихода в отряд крестьян- добровольцев и солдат-дезертиров. Конечно, это таило в себе и определенный риск. По этому поводу Гевара сделал такую запись в своем дневнике:

«Батистовские солдаты уже знали о направлении нашего движения, потому что наш проводник (из местных крестьян. — Ю.Г.), как стало нам известно много лет спустя, был главным предателем и навел их на след нашего отряда. Отпустив этого проводника накануне ночью, мы допустили ошибку, которую не раз повторяли в ходе последующей борьбы, пока не поняли, что ненадежных людей из местного населения нельзя оставлять без надзора, когда находишься в опасном районе»[69].

Так постепенно накапливался, в том числе и у Че, партизанский опыт. Об этом повествует он и в своем дневнике:

«Наконец мне удалось заполучить брезентовый гамак. Этот гамак был драгоценным сокровищем, но по суровым партизанским законам его мог получить только тот, кто, победив лень, соорудил себе гамак из мешковины. Владельцы гамаков из мешковины имели право на получение брезентовых гамаков по мере их поступления. Однако я не мог из-за своей аллергии пользоваться гамаком из мешковины. Ворс из мешковины меня очень раздражал, и я вынужден был спать на земле. А без гамака из мешковины не мог рассчитывать на брезентовый. Фидель узнал об этом и сделал исключение, приказав, чтобы мне выдали брезентовый гамак. Я навсегда запомнил, что это было ...на следующий день после того, как мы впервые отведали конины. Конина была не только роскошной пищей, она стала как бы боевой проверкой приспособляемости людей. Крестьяне из нашего отряда с возмущением отказались от своей порции конского мяса, а некоторые считали Мануэля Фахардо чуть ли не убийцей. В мирное время он работал мясником, и вот мы воспользовались его профессией, чтобы поручить ему заколоть лошадь.

Эта первая лошадь принадлежала крестьянину, который жил на другом берегу реки. Партизаны перепутали его с одним доносчиком и конфисковали старую лошадь... Через несколько часов лошадь стала нашей пищей... Крестьяне-бойцы считали за это себя чуть ли не людоедами, пережевывая мясо старого друга человека»[70].

По-своему обретали «опыт» и батистовцы. Прибыв в какое-либо фермерское хозяйство и не застав там мужчин, они крушили все подряд, а порою и расстреливали остальных попавшихся под руку, полагая, что мужчины ушли в отряд Фиделя.

А мужчин, действительно, при всех скрытых опасностях, партизаны все же принимали довольно охотно: ведь идея Фиделя и состояла в том, чтобы с группой соратников «зажечь пламя», а затем разжечь его до народной войны против тирании. Постепенно поток добровольцев увеличивался, Фидель поручил Че проводить с ними своего рода собеседования. Один из таких молодых добровольцев, Энрике Асеведо вспоминает:

«Мы с братом пришли в отряд Че, прибавив каждый себе по два года (а имели 14 и 16 лет). Че не поверил и стал нас отчитывать, но, узнав, что мы учились в школе, дал решить задачки по алгебре. Я сказал, что был плохим учеником и знаю только историю и географию... Че улыбнулся и сказал, что мы должны продолжать учиться, а не воевать. «Тогда расстреляйте нас, а назад мы не пойдем!» — сказал я решительно. Че рассердился, но Сиро Редондо (один из командиров. — Ю.Г.) обещал взять над нами шефство, и мы остались»[71].

Занимался такой «кадровой» работой и сам Ф. Кастро. Например, он не взял сначала в отряд пятнадцатилетнего парнишку Жоэля Иглесиаса (потом он станет команданте и после победы возглавит кубинский «комсомол» — Ассоциацию молодых повстанцев. На вид ему и тогда можно было дать не больше 16 лет. — Ю.Г.) Жоэль рассказывал автору, как он стал уверять Фиделя и Гевару, что он из крестьян и поэтому сильный. Тогда командир, улыбнувшись, попросил его поднять тяжелый мешок. Парень поднял и был принят в отряд.

Но наряду с такими были и другие «гуахирос» (кубинское название крестьян. — Ю.Г.): темные, забитые, они верили всяким пропагандистским россказням о повстанцах. Узнав о приближении партизан, они бросали дом, скот и уходили в более тихие места. Об одном таком примере пишет Гевара:

«Мы стали свидетелями печальной картины. Накануне батистовский капрал и управляющий (плантации. — Ю.Г.) оповестили всех местных жителей о предстоящей бомбардировке. Люди стали переселяться к берегу моря... Местные власти просто намеревались лишить крестьян земли и нажитого имущества... Страх охватил крестьян, и не было никакой возможности остановить их бегство... У нас было больше оружия (трофеи, захваченные в боях. — Ю.Г.), чем людей... Крестьяне не были еще готовы включиться в борьбу, а связи с городом практически не существовало»[72].

Отсюда и общая для любой нерегулярной армии проблема дезертирства. Среди дезертиров были не только городские жители, испугавшиеся тягот сельской жизни, но и крестьяне. Само трудное время войны требовало пресекать это явление твердой рукой. Че рассказывает, например, о случае, когда за дезертирство был расстрелян один из его бойцов:

«Я собрал весь наш отряд на склоне горы, как раз в том месте, где произошла трагедия (расстрел. — Ю.Г.), и объяснил повстанцам, что все это значило для нас, и почему дезертирство будет караться смертной казнью и почему достоин смерти тот, кто предает революцию.

В строгом молчании мы прошли мимо трупа человека, который оставил свой пост; многие бойцы находились под сильным впечатлением первого расстрела, быть может движимые скорее какими-то личными чувствами к дезертиру и слабостью политических воззрений, чем неверностью революции. Нет необходимости называть имена... Скажем только, что дезертир был простым, отсталым деревенским парнем из этих краев»[73].

Автор не ставит перед собой задачу отобразить все перипетии боевой деятельности партизан.