– Ты его любишь?
– Нет, – без секунды колебаний ответила я.
– Придется дать ему от ворот поворот, я очень ревнивый!
– Не рано ли ты распоряжаешься моей жизнью?
– Ничуть. Вот вчера были бы еще рано, а сегодня – в самый раз.
– Ты считаешь, что это дает тебе основания…
– Тихо, тихо, не кипятись, я же ничего не требую, носки свои держу при себе, до поры до времени согласен быть приходящим любовником и терпеливо ждать, когда ты меня призовешь.
Когда мы явились, Дашка и Данила уже были дома.
– Мама, куда ты подевалась? Здравствуйте, Викентий Болеславович! Та-ак, суду все ясно! – хмыкнула она, едва взглянув на нас, – Вас можно поздравить?
– Дарья!
– Да, Дашенька, можете поздравить, меня во всяком случае.
– Ну и наглец!
– И еще, Даша, я хотел бы вас просить называть меня как-нибудь проще, чем Викентий Болеславович.
– Что ж мне, Котей вас звать, как мама? Нет, это мне не нравится. Лучше Кент, вы не против?
– Кент? Отлично! Кентом меня никто и никогда еще не звал. Звучит очень современно, ты не находишь, Кузя?
– Кузя? Мама, ты теперь Кузя? А вообще здорово, тебе идет. Ну и темпы у вас, сэр!
Я видела, что Даню эта болтовня коробит.
– Ладно, хватит трепаться. Дашка, мы с Викентием Болеславовичем хотим завтра поехать в Реховот. Ты не возражаешь?
– А у меня разве есть право голоса?
– Ну разумеется, Дашенька, – поспешил ее успокоить Котя. – Но ведь вы завтра работаете, а :к вечеру обещаю вернуть вам вашу маму в целости и сохранности.
– Ну, так уж и быть, – великодушно согласилась Дарья.
– Во сколько мы завтра едем? – спросила я.
– Чем раньше, тем лучше.
– А в Реховоте есть море?
– Чего нет, того нет!
– Тогда я с утра искупаюсь, ладно? Я раненько сбегаю на пляж, и часов в десять можем выехать.
– Ладно, купайся, а в десять я за тобой сюда зайду, успеешь? Есть автобус в половине одиннадцатого…
Он задумался, и я точно знала о чем: о том, что если завтра он зайдет за мною сюда, а я буду уже одна, мы можем никуда и не уехать.
– Нет, знаешь ли, давай лучше встретимся на тахане.
– А я там заблужусь, на этой тахане сам черт ногу сломит.
– Хорошо, в таком случае ровно в десять на вашем углу.
– На котором?
– Боже, какая бестолковая женщина! На углу, где продают орехи.
– Прекрасно, договорились!
Потом мы сидели вчетвером, пили чай, болтали, и я видела, как ловко Котя вовлекает в разговор Даню, которого немного смущала эта ситуация. Через полчаса от неприязненной настороженности не осталось и следа.
Он помимо прочих достоинств еще и чертовски обаятелен, этот Котя. Мои детки уже почти влюблены в него.
Он им что-то рассказывает, они смотрят ему в рот, а я впервые за этот день могу наконец побыть немного наедине с собой, хотя Котя время от времени смотрит на меня с нежной улыбкой.
Мне хорошо, мне фантастически хорошо. Хорошо моей душе, моему телу. Первый раз в жизни я чувствую себя как за каменной стеной. Это ощущение настолько непривычно, что я сама стараюсь отодвинуть его. Я не знаю, каково это. Только в юности, с родителями, я знала это чувство защищенности, да и то пока они не состарились – я была у них поздним ребенком. Всю взрослую жизнь до сегодняшнего дня я прожила на юру, открытая всем ветрам. И хотя благодаря друзьям я не очень остро ощущала свое одиночество», вот это чувство каменной стены было мне абсолютно внове. Приятное чувство, ничего не скажешь, но расслабляющее. А я по опыту знаю – стоит мне расслабиться, как я тут же получаю удар поддых. Тем более что знакома с Котей всего ничего, мало ли какие сюрпризы он еще может мне преподнести. Короче, надо все-таки держать дистанцию и не принимать скоропалительных решений. Буду просто наслаждаться моментом. Мне было хорошо с ним сегодня? О да. Да! Я влюблена в него? Конечно! Но… Чего-то в моем чувстве к нему не хватает, чтобы оно полностью завладело мною… Чего-то такого, что я так болезненно остро ощущала вчера в объятиях Марата. Это как букет – смотришь, вроде красиво, а чего-то недостает.
А потом добавишь веточку зелени – и он уже почти совершенен. В моем чувстве к Коте недоставало этой веточки, а с Маратом, кажется, только веточка и была, без букета… Ну конечно же жалость! Мне не хватало жалости к Коте, а Марата я жалела, жалела душой и телом, да и любовь моя к нему началась с жалости – когда он так растерялся… Помню, лет десять назад за мной ухаживал один преуспевающий театральный художник, умный, красивый, талантливый, он был влюблен в меня без памяти, казалось бы, чего еще, но нет, я никак не могла ответить ему, хотя он мне нравился. Лерка тогда сказала мне: «Ну все понятно, если бы он сейчас сломал ногу, ты бы уже умирала от любви, тебе же, дуре, надо обязательно пожалеть мужика! А чего их жалеть? Нас бы кто пожалел!» Это верно, любовь без жалости у меня не получается, а Котю жалеть вроде не за что. Кстати, интересно, Марат не звонил? И зачем мне, спрашивается, Марат?
– Мама, о чем ты так глубоко задумалась?
– А? Что? Да так, ни о чем.
Котя пристально посмотрел мне в глаза и, кажется, прочел все мои мысли, потому что он вдруг нахмурился и встал.
– Ну что же, пора и честь знать! Спасибо, Дашенька, за чай. У вас чудный уютный дом. Похоже, это мамина школа?
– Да! Нам тоже было очень приятно!
Ровно в десять утра мы встретились на углу.
– С добрым утром, моя хорошая! Как тебе спалось?
– Отлично, спала как убитый сурок!
– Это еще что такое?
– Так выражается один мой дружок-художник. Он обожает такие фразочки. Например: «Молчит как рыба об лед».
– А что, недурно!
– А как «ты спал?
– Неважно, признаться. Меня немного встревожила твоя вчерашняя задумчивость. Ты словно проводила какой-то сравнительный анализ, и я боялся, что результат будет не в мою пользу. Вот и проворочался полночи с боку на бок.
Кажется, в самой глубине души шевельнулся крохотный червячок жалости. И удивление – каким же он бывает разным, этот Котя. Одно можно сказать с уверенностью – с ним не соскучишься!
Мы сели в автобус. Народу было мало, и Котя обнял меня. Я прильнула к нему, положила голову ему на плечо.
Это было приятно.
– Я очень хочу познакомить тебя с сестрой.
– Расскажи мне про нее, какая она.
