мудрости и надёги. Столько знаменательных дел сразу сотнику творить ещё не приходилось, а свершения княжеского посланника неизменно удавались и удавались. Это внушало почтение и уверенность, что в дальнейшем тоже всё пройдёт гладко.
— Тогда в путь, — отправил Щавель конвой из тридцати ратников.
Конфискат раздавали по спискам, под охраной оставшихся витязей и руководством Карпа. Открыли ворота, поставили столы, разложили учётные книги. Парни и обозники принялись подтаскивать шмотки с бирками, выкликать имена. Толпа волновалась, гудела, но дружинники добрым словом неизменно призывали к порядку. Карп стоял в стороне, рядом со Щавелем и лепилой, сердито глядя на беснующуюся чернь.
— Бог даст денежку, а чёрт дырочку, и пойдёт божья денежка в чёртову дырочку, — пробурчал знатный работорговец. — Это быдло не сломить. Пило, пьёт и будет пить, — он сплюнул под ноги. — Не на кредиты, так в кабак спустит.
— Раньше-то сдерживались, — заметил Щавель.
— Раньше не было разгула потреблятства, а ныне привыкли. Развращённое сердце, если не сможет утолить жажду в шопинге, будет алкать азартных игр и шнапса. Это как с рабами. Если убежал, вкусил разок воли, всё — дальше можно голову сечь. Как ты его ни сковывай, найдёт способ смыться или неудачными попытками тебе всю малину удобрит. Опорочил городское население проклятый близнец.
— Ты знал Близнецов?
— Обоих, — вжал подбородок в грудь Карп.
— И как тебе Медвепут?
— Да такой же. В точности такой же.
— Они ходили вместе, как один человек, часто в обнимку, — добавил Альберт Калужский. — Издалека даже виделось, что это двуглавый широкоплечий манагер. Неприятное, скажу тебе, зрелище.
— Да, так и было, — признал Карп.
— Понимаю, близнецы, — кивнул Щавель. — Что ж они вместе править на Селигере не остались?
— С ханом, как ты говоришь, вступили в сговор. Пришлось разорваться ради исполнения генерального плана по сбору средств. Беркем уболтал, он может. Колдун… Нет в нём ничего святого, светлого, — Карп помрачнел, насупился, припомнил из своих походов в ордынские земли нехорошее, кашлянул в кулак. — Басурманское в нём одно, да-а… Знаешь, бывает такое, что русскому не понять, не принять душою. Совсем оно на другой стороне. Лепший кореш хана — светящийся орёл Гафур. Неведомой басурманской волшбой заточил хан Беркем дух Гафура Галямова в орла из Пятигорска. Поговаривают также, что Гафур сам заточился, но не это важно. Хуже, что летает Гафур и тянет из людей дыхание. Узнать его можно во тьме по зелёному призрачному свету. Когда свет мерцает, Гафур кушает.
— Тьфу, — в сердцах сплюнул Альберт через левое плечо. — Тьфу! Тьфу! — и обвёл вокруг сердца обережный круг.
— Вот такая вот положуха, — злорадно зыркнул на него караванщик.
«Лузга об этом ничего не рассказывал, — подумал Щавель. — Надо будет расспросить в дороге», — а вслух сказал:
— Как же в Белорецке волшба прокатывает, если там повсюду электричество?
— Почём я знаю, что орёл этот в ставке у хана живёт? — буркнул Карп. — Говорят, что он вообще живёт на этажерке, а этажерка та стоит в доме старого колдуна. Беркем его, наверное, навещает. Да кто их, басурман, разберёт, что у них там за порядки в Орде, — и заключил: — Там всё такое. Недаром Железная Орда ещё зовётся Чёрной, а Русь возле неё Проклятой. Только на нашем берегу Волги Русь становится Великой.
— И только под крылом светлейшего князя — Святой, — поставил точку Щавель.
— Да-да, — подтвердил Альберт. — От басурман чем дальше, тем лучше. Ты ещё башкортов не видел, боярин.
— Видел, — обронил Щавель. — Гоняли мы их от Великого Мурома.
— Ты был в Муромских клещах? — выпалил Альберт, потом сопоставил что-то, сообразил и замолк с приоткрытым ртом.
— Я и был клещами, — губы старого командира тронула мечтательная улыбка, от уголков глаз разбежались морщинки. — Перед залпом тысячи лучников бессилен даже эскадрон конных автоматчиков. Наше дело напор и тактика, как говорит светлейший князь. Напор и тактика. Обход, охват и комбинированный способ. А также бой из засады.
— Это ты когда, при хане Кериме? — выпятил губу, вспоминая череду басурманских правителей, Карп.
— При хане Иреке. Беркем пять лет назад на должность заступил, до него восемь лет правил Керим, до него хан Равиль.
— Странные они какие-то, — Альберту не терпелось вступить в разговор на важную тему политики. — Сменяются раз в четыре года или опять на четыре заступают.
— Не сами заступают, их народ выбирает, — прогудел Карп.
— Вот это считаю глупостью, — обронил Щавель и сокрушённо покачал головой. — Как может какая- то чернь решать, кому править? Как она вообще может прилюдно высказывать своё подлое мнение о достойных людях? Как могут вот они, — указал он лёгким кивком на теснящуюся у раздачи толпу, — выбирать из таких, как я? Они живут, как скот, руководствуясь низменными устремлениями, ведомые чувствами, не знают грамоты, не говоря уж о тонком искусстве власти и сложнейшей расстановке сил. Как они могут правильно выбирать, если бродят во тьме? Уму непостижимо. Я слышал, что в Орде принято узнавать о будущем хане мнение каждого и считаться с ним. Но ведь это же скотство и чистой воды безумие, они даже мнение баб учитывают.
— По-ихнему, по-басурмански, это называется охлократия, когда охломоны всякие голос имеют, — гулко хохотнул Карп. — Но, чтобы бабы выбирали хана, об том даже я не слыхивал.
— Если мы признаём, что в Орде хана назначает на престол любая чернь, то можем допустить, что и бабы выбирают наравне с мужичьём.
— Дикари, — рассудил высокоучёный лепила.
— Странно, что они при таком раскладе ещё барда себе не выбрали в управители, — отпустил Щавель.
— Басурмане, они басурмане и есть. Умом их не понять, — сказал Карп. — Вводят заположняк какие- то чудные ограничения на женитьбу. У них там в Орде больше четырёх жён иметь нельзя, сколь бы ты ни был богат и знатен. Хоть ты сотню с детьми можешь содержать, а всё равно. И наложниц иметь нельзя. Дурь.
— Четыре года, четыре жены. Нет ли в этом чародейного умысла? — Альберт Калужский глядел в глубины тайной науки. — Прискорбно, что не сыскать здесь ни одного ученика школы греческого мудреца Платона. Он бы просветил нас в нюансах нумерологии. Наверняка не просто так связаны вместе основы семейного и государственного управления.
— У шведов тоже есть запрет брать больше и меньше двух жён, — задумчиво сказал Щавель. — Или две, или ходи холостым. Ихняя семья называется шведская тройка.
— С жёнами? — удивился лепила. — А я думал, с конями.
— С конями — русская тройка, — уточнил сведущий в гужевом транспорте Карп.
— Дикарские порядки, — ледяным тоном отчеканил Щавель. — Если здраво судить, то почему я не могу иметь столько жён, сколько способен прокормить? Это ведь глупость — препятствовать мне множить род, коль я деятелен и успешен.
— Возможно, всё дело в потенции, — предположил лекарь. — Так называют греки мужскую силу, коя гнездится в череслах. Их национальные особенности физиологии сформировали культурную, религиозную и политическую традиции, которые были впоследствии узаконены.
— Не может быть, — сказал Карп. — У шведов две жены и король, который правит, пока не передаст престол старшему сыну. Две! Даже не четыре, как у басурман, но никаких тебе калифов на час. Бабы в Орде кого-то выбирают не потому, что ими дорожат. Дело тут не в череслах, а в чём-то другом.
— Дикари, что с них взять, — пожал плечами Альберт.
