Измученного бесцельным стоянием барда отпустили обедать, растолковав, куда и зачем прежде идти, а сами отправились искать шприц.
Лекарский ряд растянулся возле чистой галереи, в которой помещалась шведская аптечная лавка и знахарские магазинчики с товарами народной медицины — русской, китайской, московской и басурманской. Далее продавали ткани, тесьму, бижутерию. Внутренняя застройка здесь проредилась, корпуса дали место сборищу. Полукругом, рылами к галерее сбилась стоячая толпа, глазели на какое-то действо, но что за действо, было непонятно. Не доносилось ни визгливых выкриков скоморохов, ни завываний бардов. Щавель протиснулся в серёдку и через плечи узрел примыкающий к галерее навес из плотной пурпурной ткани с жёлтой, под золото, бахромой. Под навесом на помосте стояла высокая кафедра из заморского резного дерева, за которой восседал представительный старец с окладистой бородой, завитой в плотные кудри. По обеим сторонам кафедры за столами пониже заняли позицию подручные. Одесную размещался гладко выбритый сорокалетний деятель со взором резким как копьё. Место ошуйное занимал толстяк с тяжёлыми полуопущенными веками. Обвинитель и защитник, понял Щавель. Чуть поодаль, справа от навеса красовались плохо отмытые пыточные козлы, на стойке ожидали своего часа побуревшие колья, семихвостая плеть и свёрнутый бич. На скамье, недвижный, как ещё один инструмент правосудия, застыл плечистый мужлан со скуластым конским рылом. Палач что-то размеренно жевал и, уперев в колени мосластые грабли, вперился в толпу застывшим взором человека не слишком любящего общественное внимание, но по долгу службы вынужденного становиться объектом любопытства толпы.
Жёлудь пробирался вслед за отцом и вскоре оказался в первых рядах. Дивился парень на моды внутримкадские. Примечал он странных московских оборванцев и раньше, но за Мкадом их было мало, а тут практически каждый третий. По всему видно, что люди респектабельные, хари мытые, наетые, а одежда вся в заплатках, небрежно нашитых, с обтрёпанными краями и торчащими нитками. У бедняков латки не редкость, но здесь заплаты были повсюду, даже в тех местах, где одежда обычно не рвётся, будто нарочно нашили. А у иных платье вовсе сострочено швами наружу. Портные ли настолько оборзели, что не стесняются втюхивать сшитый по пьяни товар, то ли горожане прибедняются, чтобы не утесняли поборами злые власти? Лесной парень едва голову не сломал, но так и не докумекал. О том лишь Жёлудь догадался, что на рынок москвичи специально притопали на суд поглазеть. Недаром судилище было так помпезно обставлено. Для привлечения народа делалось — насладятся зрелищем, захотят хлеба (тут же сновали лоточники с калачами, пирожками и ватрушками да продавцы кваса и сбитня), а потом разойдутся по лавкам товар смотреть и что-нибудь обязательно купят.
Чуть в стороне от палача занимал место мытарь с железной кассой, в которую по приговору суда ссыпал штраф скособоченный мутант. Пока полётчик отвечал деньгами за упоротый косяк, рыночный стражник вывел на аркане давешнего грамотного мальчонку. За ним вышел рыжий охранник и тётка лет сорока. Судья заглянул в бумажку, громко стукнул деревянным молотком для привлечения внимания.
— Что у нас там? — уточнил он.
— Воровство, ваша честь, — сообщил прокурор.
— Слово предоставляется обвинению, — размеренно и раскатисто объявил старец.
Прокурор поднялся.
— Сего дня отрок по прозванию Шкет злонамеренно ухитил с прилавка книжного магазина Василисы Никитиной роман «Растяпа». На призывы прекратить преступное деяние Шкет не реагировал, был задержан сотрудником охраны Рыжим Шухером и доставлен в опорный пункт для составления протокола. В ходе следственных мероприятий Шкет оказывал сопротивление, вину свою не признал и проводил криминальную агитацию среди сотрудников правоохранительных органов. Учитывая особый цинизм заявлений подсудимого, сопряжённый с доведённым до конца преступным деянием, прошу суд рассмотреть личность правонарушителя не только как злостного похитителя имущества, но и со стороны идейной направленности, сопряжённой с явным малолетством и потому особо опасным в общественном плане.
Толпа заинтересованно вытянула жала, присмотрелась к малорослому преступнику, а судья молвил:
— Слово предоставляется подсудимому. Рассказывай как было дело.
— Я книжку почитать взял. Я бы вернул, — мальчонка шмыгнул носом.
— На то была договорённость с правообладателем?
— Не было! — выкрикнула тётка. — Схватил — и наутёк.
— Я Шухера испугался, не успел сказать. Боялся, что поколотит, вот и побежал, а тут этот дерётся.
— Кто?
— Вот этот дядька. — Мальчонка указал на Щавеля.
— Вот как? — Судья обратил молоток власти на толпу. — Покажись нам.
Щавель вышел и предстал перед судом.
— Ты поймал?
— Я.
— Похвально, — кивнул судья. — Как звать тебя?
Старый лучник бесстрастно назвал своё имя.
— В связи с вновь открывшимися обстоятельствами к делу приобщаются показания второго свидетеля. Охранник Шухер, доложи суду, как ты поймал вора.
Рыжий страж доложил как по писаному, видать, привык выступать в суде.
— Находился рядом с книжным магазином и, заметив убегающего грабителя, начал преследование. С помощью вот этого гражданина, — указал Рыжий Шухер на Щавеля, — произвёл задержание, изъял похищенную книгу и доставил в опорный пункт. Вскоре туда явилась потерпевшая, опознала свой товар и грабителя.
— Слово предоставляется свидетелю Щавелю.
— Стоял в торговом ряду, услышал крики. Решил оказать содействие органам охраны порядка и совершил задержание крадуна, — по-простому доложил тихвинский боярин.
— Защита? — по-приятельски небрежно осведомился судья.
— Уважаемый суд, — адвокат поднялся и даже как будто проснулся. — Ваша честь, дорогие свидетели и почтеннейшая публика. Не имея намерения отрицать очевидные факты, прошу обратить ваше внимание на возраст подсудимого. Обладатель столь юных лет не может иметь ясного представления о частной собственности и осознания всей полноты ответственности за посягательство на неё. Со слов подсудимого, он действительно договорился с продавщицей, но был неправильно понят, испугался охранника и побежал. Находясь в состоянии аффекта, подсудимый не догадался положить книгу обратно на прилавок, а инстинктивно прижал её к груди, как мать прижимает дорогое ей дитя, и спасался бегством до тех пор, пока путь не преградил кулак этого решительного человека, — указал адвокат на Щавеля. — Учитывая вышеизложенное, возраст подсудимого, отсутствие злого умысла и незаконченность преступного деяния, я прошу максимально смягчить наказание и считаю, что достаточно будет ограничиться общественным порицанием.
— Протестую, ваша честь! — выкрикнул прокурор.
Толпа оживилась.
«Хорошо устроен балаган, — сохраняя невозмутимое выражение лица, Щавель с величайшим интересом наблюдал за аттракционом. — В Тихвин бы их завозить на ярмарку, да при всём честном народе судить воров, которые до праздника в яме накопятся. А то казним прилюдно, да судилища завлекательного нет».
Прокурор тоже встал, опёрся о стол, навис над ним. Вперился взглядом в толпу.
— Прошу обратить внимание, — повёл он речь настолько зловещим тоном, что толпа затаилась и навострила уши, — на предмет открытого хищения имущества, то есть не кражи, а беззастенчивого грабежа. Предметом стала книга! То есть подсудимый совершил не только хищение частной собственности, но и вкупе с ним хищение интеллектуальной собственности. Поскольку интеллектуальная собственность нематериальна и может быть украдена на раз-два-три и бессчётно, преступление является законченным, а похититель может быть признан не только грабителем, но и книжным пиратом!
Толпа загудела.
Обвинитель опустил зад на стул.
