Судья выдержал эффектную паузу, давая народу осознать и выговориться.
— Какой неожиданный поворот дела, — прокомментировал он, разогревая публику. — Присвоение интеллектуальной собственности и книжное пиратство.
Толпа зашумела.
— Что скажет по этому поводу обладатель прав, вернее, обладательница? Василиса, доложи суду и народу, открывал ли подсудимый книгу в твоём присутствии?
— Открывал, — закивала книжная тётка. — Взял с прилавка, раскрыл, листать начал. Я говорю, хошь читать, плати, потом читай. Он не слушает. Я вижу, что у меня эту тилектуальную собственность отнимают и товар грязными руками лапают, хотела отобрать, а он, паршивец, убёг.
— Ну и что, что читал? — не стерпел мальчонка. — Я бы книгу вернул. За погляд денег не берут. Небось, не убыло бы от книжки, если б я прочёл.
— Сколько тебе лет, сынок? — пренебрежительно осведомился судья.
— Больше, чем тебе. — Шкет сморщил личико в злобную гримасу. — Я до Большого Пиндеца родился.
— А сохранился на все тринадцать, — философски, но немного грустно констатировал судья. — Сколько бы ты ни прожил, но, если мыслишь как тринадцатилетний, это говорит о том, что ты дурак от рождения.
Адвокат кинулся на помощь:
— Ваша честь, прошу обратить внимание на неразвитость головного мозга подсудимого, законсервированного в древние времена воздействием живительной радиации.
— Принято!
Судья оглушительно стукнул киянкой. Должно быть, на кафедре у него лежала специальная подставка, которая громко резонировала.
— Однако неразвитость головного мозга не освобождает от ответственности, — продолжил он. — Кроме того, подсудимый жил больше трёхсот лет и за это время мог накопить огромный жизненный опыт, при наличии которого апеллировать к недееспособности подсудимого неправомерно. Подсудимый, если бы тебе удалось вынести книгу с рынка, ты бы стал её читать один, в своей вонючей берлоге по одеялом, храня как величайшее сокровище и более не показывая никому, или поделился бы приобретением с ближними?
— Поделился! — воскликнул Шкет. — Неужели б утаил знание? Прочёл сам — передай другому. Только так можно познакомить окружающих с интересными сведениями, сделать людей умнее, а мир лучше.
От этих слов зевак будто морозом прибило, они аж попятились, только Щавель остался недвижим.
— Пират! Пират! — зашептали в толпе.
— То есть ты хотел довести злой умысел до конца и распространять информацию бесплатно? — Старый судья вбивал гвозди твёрдой рукой.
— Да, — книжный пират, вынужденный прозябать в обличии малолетнего дурачка, не отступился от принципа. — Information must be free!
Деревянный молоток снова опустился.
— Подсудимому предоставляется последнее слово!
— Читайте книги, книги — источник знаний! Те, кто запрещает свободное чтение, чтение без ограничений, хочет сделать вас глупее, чтобы вы не могли понимать очевидные вещи, не иметь своего мнения, соглашаться со всем и всему подчиняться. Запрет на свободное распространение информации лишает вашу личность яркости и оригинальности, превращая в стадо покорного быдла.
— Довольно! — Молоток уже взлетал и опускался, но мальчонку было не заткнуть. — Подсудимый лишается слова. Стража! Заткни ему рот.
Слова злодея расшевелили толпу. Пришедшие поглазеть на суд проникались словами обвиняемого, осознавали, смотрели на себя со стороны. Отчего хотелось не только предаться утешительному шопингу, но и пойти в ближайший кабак накатить.
Улавливая настроение масс, ведущий стал сворачивать представление.
— Воровство интеллектуальной собственности делает книжный бизнес убыточным, — заявил судья, дождавшись, когда малолетнему агитатору забьют в рот деревянный кляп. — Если производителям интеллектуального продукта не будут платить, они не напишут новых книг, а пойдут в золотари или в плотники. Значит, не будет просвещения, и мир погрузится во тьму невежества. Управлять покорным стадом опущенного до скотского состояния народа будут манагеры, засылающие к нам книжных пиратов. Учитывая особую тяжесть злого умысла, сопряжённую с цинизмом и невыносимой жестокостью далеко идущих планов управленческого характера, я приговариваю сталкера Шкета за грабёж и книжное пиратство к черенкованию. Приговор привести в исполнение немедленно!
С мальчонки содрали штаны, подтащили к пыточным козлам, прикрутили вязками в позе толераста. Палач примерил на глазок и выбрал на стойке подходящий по размеру кол, в котором угадывался черенок от лопаты.
Глава двадцать восьмая,
Шприц купили в аптеке. Новенький, шведского производства, он был разобран на части, бережно обёрнутые в вощёную бумагу, и хранился в жестяной коробочке, переложенный ватой. Предусмотрительные шведы укомплектовали его тремя иглами разной длины и диаметра. В аптеке получилось дешевле, чем с рук, где допиндецовые шприцы из поцарапанной мутной пластмассы предлагались по цене здорового раба.
— Дело сделано. — Щавель уложил покупку в «сидор». — Забираем Филиппа, и ну его к бесу, этот базар.
Жёлудь был полностью согласен. Голова опухла от мельтешения толпы, нечеловеческих рож мутантов и куда более жутких обитателей Бутово. Циклопы, манагеры и прочие недобитые жертвы радиации наподобие трёхсотпятидесятилетнего мальчика вызывали у лесного парня душевное отравление почище, чем от разглядывания журналов для эльфийских девочек «Космополит».
Филиппа нашли в рядах, под неусыпным надзором Ивашки и Петра. Бард с печатью 666 на челе более не стоял с зарядниками навытяжку, а слонялся, прицениваясь к древнему дрэку. Заприметив Щавеля, ринулся к нему с хмельным энтузиазмом.
— Сделал? — спросил Щавель.
— В лучшем виде! Сдал кольцо и обе фигнюшки.
— Деньги, — потребовал командир.
Филипп выудил туго набитый кошель и заметно расстроился, из чего Щавель сделал вывод, что бард не закрысил. Не от великой честности, конечно, а по боязни.
— Зашёл в бар, подваливаю к осетину. — Филипп быстро осваивался на новом месте и тараторил как со старым знакомым. — Так и так, говорю, Сан Иналыч, люди с рынка подсказали к тебе обратиться. Сам-то я в Москве первый день, не знаю ничего. Зашёл поинтересоваться чё почём. Показывай, говорит, что там у тебя. Я хабар вывалил. Из склепа Бандуриной в Лихославле, сам брал с товарищами. Рассказал, как было дело. У него аж руки затряслись. Никому не болтай, говорит, тут всюду жульё, обманут, никому верить нельзя, мне можно. Говорю я ему: а я чё, я ничё, моё дело предложить товар на рынок. Сан Иналыч цену сразу дал хорошую, я ему хабар скинул. В Москве, спрашивает, остановились? Не, говорю, за Мкадом, в «Балчуг-Немчиновке», братва опасается в город лезть. Посмеялись да разошлись. Договорились, что завтра принесу остальное.
— Договор дороже денег, — улыбнулся Щавель так, что у Филиппа душа ушла в пятки. — Смотри, не обмани Сан Иналыча.
— В Москве толсто троллят, да худо едят, — злобно пробормотал бард, когда понял, что над ним пошутили.
