– Но, господин Томсон, – возразил Маркус тонюсеньким голоском, – я не мог выстрелить в Уильяма.
– Не могли? Но почему? Он не спускал с вас глаз?
– Нет.
– Вы боялись, что Ричард отомстит вам?
– Нет.
– Тогда почему же?
Маркус снова перевел взгляд с одного края стола на другой и потом пояснил мне чрезвычайно любезным тоном:
– Господин Томсон, я не мог выстрелить в него, потому что я не убийца.
Я прикусил язык. Люди могут молчать по-разному. Я молчал, как человек, который чувствует свою вину.
Книга слишком поглощала меня. Симптомы этого были налицо: я чрезмерно симпатизировал Гарвею, и мое повествование строилось в его интересах. Мне пришло в голову, что для восстановления объективности надо выслушать чье-нибудь противоположное мнение.
Главным свидетелем обвинения против Маркуса Гарвея был Роджер Каземент,[6] который был британским консулом в Конго в то время, когда произошли интересовавшие меня события. Если мне удалось поговорить с герцогом Кравером, то что могло помешать встретиться с Казементом?
В конторе дипломатической службы мне сообщили, в какой гостинице он жил. Кроме того, я узнал, что в тот самый день он должен был сесть на корабль, чтобы отправиться на новое место службы. Мне чудом удалось застать его. Когда я пришел в гостиницу и спросил, в каком номере живет господин Каземент, портье кивнул:
– По чистой случайности этот господин сейчас спускается по лестнице. Весь этот багаж принадлежит ему, и его должны отвезти в порт, – сказал он, имея в виду тридцать или сорок чемоданов и саквояжей, разбросанных на полу в холле гостиницы. Несколько носильщиков поспешно грузили вещи в автомобиль.
Каземент отнесся ко мне с большим пониманием. Этот энергичный человек сразу же вызывал в собеседнике симпатию. Он был из тех людей, о которых после первой же встречи думаешь: «Я готов на все, только бы он стал моим другом».
– Маркус Гарвей? Убийца братьев Краверов? Конечно, я его помню, – сказал он мне. – Но могу посвятить вам только пять минут. Я уезжаю в Монтевидео… конечно, с разрешения немецких подводных лодок. И корабль не будет меня ждать, а сегодня это последний, который отправляется в Уругвай.
Мы разговаривали прямо в холле гостиницы, за одним из столиков. Его брови казались такими же густыми, как и борода, и он был похож на человека, который в юности занимался десятью разными видами спорта.
– Возможно, это покажется вам странным, но я работаю на адвоката Маркуса Гарвея, – начал я, раскрывая свои карты.
– Тогда, вероятно, вы обращаетесь не по адресу. Что вы хотите от меня?
– Только чистую правду. У меня с каждым днем остается все меньше сомнений в невиновности Гарвея.
– Гарвей виновен, стократно виновен. Не сомневайтесь в этом.
При других обстоятельствах я бы постарался немного подготовить почву прежде, чем приступить к сути вопроса. Но у нас было совсем немного времени, и я сказал решительно:
– Господин Каземент, должен признаться, что основания для моего суждения не совсем рациональны. Но мне трудно поверить в то, что Маркус Гарвей убил братьев Краверов.
Каземент подался вперед и двумя пальцами дотронулся до моего колена:
– Господин Томсон, иногда сам Господь Бог выносит свой приговор. И Маркуса Гарвея он не оправдал. Ему нет оправдания, просто нет, и все. Вам, вероятно, хотелось бы оправдать его, но оправдания ему нет. Нет, нет и нет. Я достаточно четко произношу слово «нет»?
Слуга принес Казементу яблочный сок. Тот выпил его залпом и продолжил свою речь:
– Осень тысяча девятьсот двенадцатого года была душной и пасмурной, как никогда прежде. В Леопольдвиле ничего не происходило, никакие новости не оживляли нашу потную европейскую скуку. И вдруг появился Маркус Гарвей. Он вернулся из сельвы один, без Уильяма и Ричарда Краверов. Круг общения в Леопольдвиле необычайно узок, и мне не стоило большого труда узнать о его похождениях. Он проводил время в грязном, отвратительном заведении, пьянствуя в окружении черных проституток. Как только ему попадался белый человек, готовый выслушать его, Гарвей тут же признавался в том, что хладнокровно прикончил двух англичан. Он похвалялся этим так, как это делают в таверне хвастуны-ирландцы.
В то самое утро в пансионе господин Мак-Маон заступился за Марию Антуанетту, которая устроила мне одну из своих шуточек, и я тихонько повторил за ним:
– Уж эти ирландцы…
– Маркус не ирландец, – прервал меня Каземент, – а вот я – да.
Тут он улыбнулся, а я покраснел. Потом мой собеседник продолжил:
– Я ничего не мог предпринять, не мог даже требовать от бельгийских властей, чтобы они задержали его или хотя бы допросили. По правде говоря, это были только слухи, болтовня пьяницы в таверне. Но, как я уже заметил раньше, круг белых людей в Леопольдвиле очень узок. Все быстро становится известно. В конце концов мне рассказали подробности этой истории: как говорил сам Гарвей, он убил братьев из-за двух алмазов. Таким образом, мы уже имеем и преступление, и повод для его совершения.
