Жоакин пытался перебить архитектора, но Антунес поспешил разразиться другой речью, такой же чарующей:
– Что до меня, я оказался на другом берегу по отношению к реальности, гляжу на нее со стороны, но не вхожу в нее. Вот почему мне необходимо обращаться к таким рассудительным и мужественным людям, как вы, сеу Жоакин.
Не дав Жоакину опомниться от испуга, он обратился к Магнолии:
– Сеньора Алвес, вы позволите мне подойти к вам для приветствия?
Это была фраза из светского ритуала, ибо, не спросив на то разрешения Жоакина, гость не только пожал руку Магнолии, но и склонился перед ней в таком поклоне, какого в Триндаде никто еще не видал.
Этот его поступок тотчас напомнил Магнолии фильмы, в которых Джанет Мак-Доналд и Нельсон Эдди в страстных сценах не скрывали свою любовь, хоть она и была отмечена грехом. Они вызывали слезы у Магнолии, так что Жоакину приходилось, пользуясь темнотой зала, толкать ее локтем, чтоб она на людях не ставила под сомнение свою честность. Как это его жена могла растрогаться чувствами любовников, нарушающих общественную мораль? И как-то раз, вернувшись домой, Жоакин упрекнул Магнолию в этом.
Но та в ответ бросила ему:
– Вместо того чтобы сердиться, почему бы тебе не взять с них пример? Разве ты не видишь, что у нас, в Триндаде, нет таких мужчин, которые оказывали бы своим женам заслуженное уважение?
И вот наконец-то мечта Магнолии осуществилась на глазах у мужа. Этот чужак не боялся показывать на людях свое восхищение женщинами, которые при всей видимой слабости несли в себе дух греческой трагедии.
Мельком глянула она на мужа, но тот все еще не мог опомниться: по его понятиям, непрошеный гость чествовал жену как святую, только что канонизированную Римом. И тем самым исполнил желание Магнолии, высказанное однажды в постели после исполнения супружеского долга.
И Магнолия решительно подошла к чужеземцу. Похвалила его наряд для верховой езды, тут же пригласила к столу.
– Сейчас время обедать. Надеемся, вы пообедаете с нами. Еда домашняя, но приготовленная от души.
Антунес, польщенный приглашением, прошел к столу, не спуская глаз с Жоакина.
– С большим удовольствием, дона Магнолия. Если, конечно, сеу Жоакин согласится сесть за стол с уроженцем Сан-Паулу.
И, не ожидая ответа Жоакина, подошел к столу и взялся за стул, стоявший справа от места хозяйки дома во главе стола. Доносившиеся с кухни запахи дразнили его аппетит, но не могли создать представления о том, что же подадут, кроме фасоли, запах которой плыл по коридору и свободно проникал в столовую. Какое-то блюдо, приправленное чесноком, лавровым листом, вяленым мясом, ветчиной, грудинкой, салом и еще Бог знает чем, но все это вместе пробуждало аппетит. Тут Антунес понял, что проголодался. Встал он спозаранку и забыл выпить кофе в пансионе, так как был озабочен предстоявшим визитом.
Магнолия быстро выставляла блюда на стол, чтобы кушанья не остыли. Она умела хорошо стряпать, но меню без нужды не меняла. Жоакин по характеру был консерватором, он не потерпел бы никаких кулинарных изысков. Не доверял он острым приправам, воспитывающим экзотические вкусы. Если меню выходило за пределы принятого в Минас-Жерайс, он хмурил брови.
Магнолия позвала к столу сыновей. Но Жоакин все равно не пошевелился, оставался сидеть в кресле и упрямо не хотел присоединяться к сыновьям. Возможно, ожидал, что огорченные члены семьи начнут его упрашивать или же представят в присутствии чужого человека несомненные доказательства своей любви к отцу, которых ему так не хватало.
Магнолия, сидевшая во главе стола рядом с гостем, пыталась уловить, что у мужа на уме, но не могла понять человека, с которым прожила столько лет.
Антунес при виде подносов с едой в нетерпении потирал руки, заранее предвкушая удовольствие.
– Так что же вы не идете, сеу Жоакин? Как бы еда не остыла. – Голос его звучал мягко, дабы не ранить хрупкие барабанные перепонки хозяина дома.
Магнолия улыбнулась, показав зуб с золотой коронкой. Антунес подумал, что эта женщина рада показать свое богатство, к тому же улыбка украшала ее лицо.
Жоакин заколебался. Мало того, что Бандейранте нарушал планировку города и угрожал внести дисгармонию невиданной дотоле роскошью, он еще вторгся в его дом, собрался отведать его еды, вызвал улыбку у жены и явное восхищение сыновей, поддавшихся очарованию скульптора. От его колдовских чар не уберегся даже нелюдимый по характеру Полидоро.
В эти короткие мгновения Жоакин заглянул в собственную душу. Обычно готовый обругать кого угодно, перед выходцем из Сан-Паулу он сдерживался. Фразы, вылетавшие из уст Антунеса, звучали ритмично, почти музыкально. Некоторые интонации запомнились ему надолго.
Не мог он держать зло на этого человека. Кроме всего прочего, он чувствовал расположение к любому, кто молил его о хлебе насущном. Этого человека привело к нему отчаяние, ибо ему не хватало человеческого сочувствия: приложив столько усилий для того, чтобы разбогатеть, он в конце концов общался только со всяким сбродом. Не говоря уже о том, что, будучи уроженцем Сан-Паулу, жители которого всегда стремились к отделению, к образованию самостоятельного государства внутри Бразилии, он унаследовал и неприязнь к общей родине. У него не было времени обзавестись семьей, поэтому он старался скрасить одиночество, входя в души посторонних людей – в основном рабочих, занятых на его стройке.
Магнолия по-прежнему не обращала на мужа внимания, все старалась управиться с непослушными детьми, а к его судьбе и она, и дети оставались равнодушными. Из всех, кто был в столовой, один Бандейранте нуждался в нем, чтобы выжить. Как знать, может, он пришел просить прощенья за вторжение в жизнь города. Теперь Жоакин вроде бы лучше его понимал. С юных лет Антунес пустился по свету в поисках того, что люди, тая надежду, называют любовью. Стало быть, искал мирного пристанища для усталого бренного тела; возможно, он близок к изнурению, ему нужны парное молоко, пища домашнего
