звучала иначе, чем у Мажико – тот за велеречивыми фразами прятал свое раболепие.
– Полидоро Алвес, – ответил он, ожидая, что это имя тотчас откроет ему двери.
Молодой человек попросил подождать. Через полуоткрытую дверь Полидоро видел часть им же восстановленной обстановки. При виде предметов меблировки и безделушек, согретых теперь присутствием Каэтаны, им овладело искушение бежать со всех ног домой и послать нарочного на фазенду, чтобы вызвать Додо, так как ее муж, мол, горит в лихорадке. Полидоро прислонился к косяку. Весь день он почти ничего не ел, если не считать утреннего кофе да кусочка предназначенного для Каэтаны торта на вокзале.
– Входите, пожалуйста, – пригласил Балиньо. Заметив, что гость стоит у косяка бледный и прислушивается, улыбнулся. – Все наши тайны остались на дорогах.
Полидоро, обвиненный в злоупотреблении искренним доверием, не нашелся, что сказать в свою защиту. Небрежно уселся в обитое почти начисто выцветшим зеленым плюшем кресло. Он-то надеялся, что Каэтана встретит его в гостиной с распростертыми объятьями. Такой должна была быть сцена их встречи, по мнению горожан, – для актрисы это было бы вполне естественно. Каэтана на сцене играла с пламенным жаром, как никто умела крепко, по-крестьянски обнять любого партнера или изобразить скучающую на диване томную даму.
Скудное освещение гостиной скроет следы, оставленные предательскими годами на ее нежном лице. Снова появился Балиньо. С подчеркнутой элегантностью предложил гостю чашечку кофе.
– Вам с сахаром?
Полидоро отрицательно покачал головой. Балиньо, не обратив внимания на этот жест, положил в чашку сахар с любезной рекомендацией:
– Вам это будет полезно. Помогает при сильных эмоциях.
Когда Полидоро принимал чашечку, руки его дрожали; морщась, он выпил кофе. Когда поискал глазами Балиньо, того нигде не было видно. Наверно, пошел за Каэтаной. Чего доброго, она появится в гостиной со свитой жалких, одетых в лохмотья артистов. А Балиньо будет выступать впереди в роли глашатая.
Но Балиньо вернулся и подошел прямо к видавшей виды радиоле. Полидоро сразу узнал ее, несмотря на полумрак. Голос греческой певицы Каллас, исполнявшей арию из «Орлеанской девы», предвещал суровое испытание для него и Каэтаны.
– Хорошая песня, – заметил Полидоро. – Такой музыки я не слыхал, с тех пор как Каэтана уехала отсюда.
Балиньо исчез в спальне Каэтаны, как тень. Его тотчас сменила другая тень. Каэтана несла свое дородное тело бесшумно. В руке держала зажженную свечу, освещавшую ее лицо. Она двигалась как сомнамбула, с полузакрытыми глазами. Остановилась посреди гостиной, уверенная в том, что Полидоро разглядывает ее.
Он с трудом поднялся с кресла и пожалел, что выбрал не жесткий стул, а эту рухлядь с ослабевшими пружинами, из которой не так-то просто выбраться.
Каэтана прижимала к груди какое-то существо, видны были сладко потягивающиеся лапы. Полидоро пригляделся: это был кот, глаза его горящими угольками светились в полутьме.
Пламя свечи колебалось от движения воздуха из открытого окна и освещало лицо Каэтаны. Волосы у нее были уложены в пучок, она пополнела, и свободный пеньюар не скрывал пышности форм.
Полидоро довольно улыбнулся, заранее предвкушая наслаждение, которое он испытает, когда сожмет в объятиях это роскошное тело, как раз такое, какие ему нравились. Он знал тело этой женщины, прощупал его в свое время с головы до пяток. Полные груди, круглые и мягкие, как подушки, свободно колыхались. Грудь часто вздымалась вместе с мурлыкающим котом, словно актрисе не хватало воздуха.
Полидоро сделал глубокий вдох, стараясь вобрать в себя запах Каэтаны, который не забыл за столько лет. Его тело словно вобрало его в себя, точно вакцину, и он жил в его памяти. Особенно запомнилась та ночь, когда он обнюхивал ее, точно лесной зверь.
– Как поживаешь, Полидоро? – Руки она не протянула, так как держала кота.
Голос звучал как хрустальный колокольчик. Годы не приглушили резкости и терпкости его тембра. Он – как португальское вино, сказала она однажды, вызвав его веселый смех. Немного трески и оливкового масла – и я стану настоящим шедевром португальской кухни.
Каэтана подошла поближе.
– Со мной ты знаком. А с ним – нет.
И указала на кота. Свечу она поставила на сервант, и при ее свете Полидоро продолжал разглядывать актрису.
– Его зовут Рише. Вот уже семь лет он ездит со мной повсюду. Он диковатый и злой. Чтобы обратить мое внимание на себя или предупредить о какой-нибудь опасности, пользуется примерно семью-десятью выражениями. Еще и меня переживет, коты не умирают никогда.
Она тихонько погладила шерстку животного. Сонный Рише ответил мурлыканьем. Его пепельно-серый хвост извивался. По временам хвост напружинивался до непристойности. Не хватало только, чтобы воткнулся хозяйке между ног. Такой обмен ласками между женщиной и котом, которые прекрасно понимали друг друга, смутил Полидоро. Ведь его распиравший трусы отросток был таким же мохнатым и темным, как кошачий хвост, а тот вроде бы стоял на страже храма, который Полидоро желал как можно скорее осквернить.
Устыдившись, Полидоро скрыл свое волнение.
– Добро пожаловать в Триндаде! – Громоподобный голос Полидоро напугал кота, и он спрыгнул с рук Каэтаны на пол. Она попыталась снова взять его, но он укрылся между ее ногами.
– Успокойся, Рише, – пробормотала Каэтана, забыв о Полидоро.
А тот позавидовал коту, пожалел, что не он – предмет таких забот, но вслух ничего не сказал.
– Я не смог встретить тебя на автобусной станции, думал, ты приедешь поездом. Мы все тебя встречали на перроне вокзала.
