вожу последние остатки монологов, произносившихся актерами, которых уж нет в живых. Я последний бразильский артист, сочетающий театр и цирк. Знаешь, как это раньше называлось? Шатер.
В своих воспоминаниях Каэтана перепрыгивала через годы, не заботясь ни о какой хронологии, легко забывала нынешние времена и живущих в них людей. В каком-то смысле каждое слово ее воспоминаний изгоняло из гостиной Трех Граций, но никто не смел прервать ее, когда она говорила о дядюшке Веспасиано.
– Чтобы пояснить такое сочетание, дядюшка говорил о хронике Артура Азеведо[31], который был очарован таким способом показывать комедии и драмы на арене, чего никогда раньше не делалось.
Джоконда забеспокоилась. Каэтана не только не обращала внимания на прибывавших гостей, в частности на Вениериса, скромненько стоявшего у выцветших занавесок, но и преувеличивала собственную значимость, оставляя в тени остальных актрис, Трех Граций и ее, ничего не говорила об их талантах.
Диана, ставшая в последнее время весьма чуткой, догадалась о мыслях Джоконды, поняла ее зависть, вонзающуюся в сердце как острый нож. Вполне соглашаясь с Джокондой, она выступила вперед, чтобы выделиться из толпы гостей, и тут же заметила неодобрение Каэтаны, которая еще не завершила свой рассказ и потому почувствовала себя уязвленной.
– Скажите мне, в конце концов, в чем заключается история дружбы? И где тут благодарность? – запротестовала Каэтана. От резких движений головы волосы ее шуршали, как осенние листья, звякали серьги, подвешенные к нежным мочкам ушей.
Иносказательно она намекала на неудобства, которые терпела в своем доме, отчасти упрекая и Балиньо: это он придумал сборище, на котором все только и оспаривали то, что было ее сокровищем.
Учителю соперничество женщин было неприятно. Наперебой они старались привлечь к себе мужчин, забыв о присущей женскому полу стыдливости. Решив выступить в роли миротворца, он сказал Диане:
– Сожалею, что не знал Веспасиано как следует. Никто лучше его не рассказал бы, что такое Бразилия, – заявил он, радуясь удачной фразе.
– Вениерис, чтобы лучше слышать Каэтану, уселся в круг с остальными. Такая теснота мешала ей играть. А сколько раз она играла, горя в лихорадке, в заплатанных костюмах, когда масляные лампы не позволяли видеть черты ее лица!
– Дядюшка Веспасиано начал актерскую карьеру в театре «Политеама» в городе Сан-Паулу, это был барак из досок и оцинкованной жести возле Старого рынка, куда в те времена часто заглядывали прибывавшие в город погонщики. Сначала он ел с виноградного листа, потом был допущен к столу актеров. Как только начал выступать, в него летели тухлые картофелины и яйца, не говоря уже о свистках и выкриках. В какой-то из вечеров ему бросили букет сорняков.
Эрнесто встревожился: ему показалось знаменательным, что с актерами обращались, как с Иисусом Христом, и что Церковь правильно избрала крест как символ мученичества, ибо при всей жестокости эта казнь спасла человечество.
– Возможно, публика была и права, – громко и смело заявил он. – Если на Христа надели терновый венец, почему бы публике не бросить вашему дяде букет травы, которую поедает скот?
Каэтана сделала вид, что не слышала реплики Эрнесто. Она была уверена, что аудитория под воздействием ее слов никуда не уйдет из словесного цирка, который воздвигал перед ними шатры вздохов, тросы радости и зрительские места для содрогания.
– Как я говорила, – продолжала она, думая о том, как дядя старался рассказать ей ту или иную историю, дабы сюжет ее не оказался потерянным для потомков, как напирал на подробности, – цирки передвигались на хребтах ослов или на запряженных быками телегах. Рельсы обернулись несчастьем для мелких местечек. Некоторые из них состояли из глинобитных хижин, крытых старыми тряпками. Такую крышу нетрудно разобрать и перевезти куда-нибудь неподалеку. Так создавался адский круг, не лишенный, однако, иллюзий. Бродячая труппа состояла иногда из двух десятков оборванцев, которые с арены провозглашали, будто они счастливы. Им всего-то и надо было, чтобы народ смеялся или плакал.
– И мы добивались того же, – прервала ее Себастьяна, поняв наконец, что идет спор между женщинами из заведения и актрисой Каэтаной, которая отказывает им в праве блистать на сцене.
Князь Данило вошел в гостиную тихонько. С трудом протиснул свое огромное тело в круг сидящих на ковре. Жесткими коленями он упирался в Эрнесто и Джоконду, толкая их при каждом движении. Самое время было послушать доводы этих самонадеянных дилетанток.
– Есть большая разница, – возразил он Себастьяне. – Вам приходилось играть в таких пьесах, как, скажем, «Отелло» или какая-нибудь из старинных бразильских драм? Может быть, переборки вашего заведения хоть раз рушились в непогоду, как однажды случилось с нашим занавесом, который сильным порывом ветра разорвало надвое? Тогда нам пришлось срочно его чинить, пользуясь не только иглой и бечевкой, но и расплавленной резиной, которую мы добыли из старой покрышки «шевроле».
Данило с упоением рассказывал о череде несчастий, пережитых членами труппы за долгие годы. Все случаи служили несомненным доказательством любви актеров к народу, но общество, зараженное презрением к искусству, не могло этого понять и оценить.
– Кто не сменял бы богатство на искорку таланта? – спросил Данило, вызывающе оглядывая присутствующих.
– Ну, если так рассуждать, то вместо венка из сорной травы Можно взять пучок лука и сплести самим себе венок славы, – насмешливо сказал Эрнесто, который в отсутствие Полидоро всегда чувствовал себя непринужденно.
Каэтана не принимала участия в пререканиях. Она неторопливыми движениями вынула шпильки, державшие волосы в пучке; рассыпавшиеся по плечам локоны выгодно оттеняли ее лицо.
– А знаете, что говорил великий бразильский актер Прокопио о людях такого сорта? Что они лишь подвески к искусству. И не покупал им билет, когда случалось ехать вместе в трамвае, – сказала явно рассерженная Каэтана.
Ее резкие слова вызвали смущение присутствующих. Балиньо, старавшийся быть тактичным, подумал, что пропала его мечта сплотить вокруг Каэтаны всех, кто так или иначе способствовал постановке спектакля в кинотеатре «Ирис». Чтобы развеять создавшуюся неловкость, он энергично захлопал в ладоши.
– Давайте пить чай. Он приготовлен специально для уважаемых дам и господ. Сама Каэтана приглашала
