— Тогда не лапай! — Бурый сунул зажигалку в карман и пошёл к выходу.
Валя, ещё не зная, что будет делать дальше, пошла за ним. Она боялась, что сейчас Бурый бросится бежать, исчезнет…
Тяжёлой походкой Бурый прошёл по двору. Толкнул ногой дверь парадного. Валя проскочила за ним. В парадном было темновато. Бурый долго не мог попасть пальцем в кнопку лифта. Наконец попал. И вдруг… обернулся! Валя стояла всего в двух шагах от него.
— Тебе чего?
— Ничего…
— Ну заходи!
Лифт поехал, потом остановился. Бурый вышел, бухнув дверью. Валя, ни жива ни мертва, надавила первую попавшуюся кнопку… Вышла на какой-то площадке. В углу сидела кошка и глядела на Валю зелёными глазами. Этажом или двумя ниже Бурый, чертыхаясь, возился с замком…
Надо идти вниз! Хочешь не хочешь, боишься не боишься, а должна! На цыпочках она пошла по ступенькам. Кошка провожала её подозрительным зелёным взглядом. Бурый опять чертыхнулся — на этот раз одобрительно. Валя, наклонясь через перила, успела заметить, как захлопывается дверь на четвёртом этаже. Вот и всё.
Валя выбежала на середину улицы — заскрежетали тормоза, резко вильнул «Москвич». Почти сейчас же её крепко взял за руку милиционер.
— Жить надоело?
Из «Москвича» вылез бледный водитель. И вдруг Валя заплакала:
— Пожалуйста, не задерживайте меня! Мне срочно нужен товарищ Быков из уголовного розыска! Я преступника поймала!
— Что, что?.. — немного растерянно произнёс милиционер. И тут же обратился к водителю: — Не подкинете? Тут близко.
— Ну… — водитель пожал плечами. — Ну, пожалуйста…
Бурый, вышел из подъезда с чемоданом в руке. Остановился, поставил чемодан на лавку, вынул мятую сигарету, щёлкнул зажигалкой, сделал глубокую затяжку и… замер! Навстречу ему шёл человек — будто ничем не приметный, в обычном гражданском костюме. Но Бурый безошибочно узнал его… Схватился за чемодан. Бежать было поздно.
Ада Безбородова
Ты с нами, Анка!

— Ест?
— Нет…
Тётя Дуся в сердцах швырнула половник в россыпи чищеной картошки:
— Да что ж такое? Что ж ей архангелы проклятые есть дозволяют?
— Ничего не велят, — нахмурился Василь. — Даже хлеба… За ложку борща — в смоле кипеть будет, а уж если вареники — апостолы, видно, и вовсе на небо не пустят…
Тётя Дуся утирала слёзы концом поварского вышитого фартука. Выглянула в окошко, через которое ребятам вареники да пироги раздавала. Непривычная тишина застыла над столами. Девочка опять сидела недвижно, как неживая. Куда глядела она неправдоподобно большими глазами? Куда-то мимо нетронутой горки тёплого ноздреватого хлеба, мимо притихших ребят… А куда?
Даже Василь — на что уж хлопец! — и тот говорил: не по себе ему, когда Анка смотрит так вот — «нездешними» странными своими глазами.
Тайна, окружавшая Анку, была не просто непостижимой, но и нелепой до крайности. Ей, Анке, будто бы предстояло стать… избранницей самого господа бога, «святой», заслужив такое предназначение долгим постом, молитвами и послушанием. Мыслимо ли такое? И кто готовил девчонке такую участь?
Шёпотом, чтоб не догадалась новенькая, ребята осаждали Василя вопросами.
«Потом, не до того сейчас», — отговаривался он, хотя понимал: они должны знать. Никогда ничего не таили ребята друг от друга. Такой уж тут закон.
Стол, накрытый крахмальной скатертью, был уставлен пирогами, хлебом, печёной картошкой, варениками… Ничего! Ни крошки она не взяла за ту неделю, как привезли её сюда, в Мотовилиху, в детский дом.
Нет, неправда: съела два ломтя солёного огурца. Всё.
Доктор, Петро Николаевич, сказал: сильное истощение. И смотрел на Василя: хоть ты уговори, земляк всё-таки, с одного хутора. Девчатам вели — хитростью или хоть как перебейте нелепую эту «голодовку». Не начнёт есть — погибнет. Погибнет ваша новенькая. Молчунья глазастая.
Это были трудные дни. Даже, может, самые трудные.
…Она всё крестила: деревья в саду, девчат в палате, столы, стулья, парты. Василь объявлял вдруг:
— Ну, всю нечистую силу мы с тобой выгнали! — и строго оглядывал ребят — вдруг кто не выдержит, улыбнётся хоть краешком губ. Нет, все молчали невозмутимо — будто и в самом деле их тревожила до этой минуты нечистая…
Анка недоверчиво вскидывала на Василя глаза — смеётся? Над ней? Над богом? А вдруг пронзят крышу небесные молнии? И страшный гром разразится? С малых лет ей внушали, что бог добр, но если его прогневят — не знает жалости в наказании, такое зло сотворит человеку, что и подумать страшно.
Но гром не гремел, не разверзалось небо — на удивление. Удивительно было всё. Почему-то никто