Директора, присела к одному из столиков, предназначенных для репетиции.
(Премьерше.) Вы, значит, заняты?
Премьерша. Я? Нет, господин директор!
Директор (сухо). Так отойдите же, черт возьми!
Премьерша поднимается и отходит к другим, незанятым актерам, сидящим в стороне.
(Суфлеру.) Начали!
Суфлер (читает по бумажке). «В доме Леоне Гала. Столовая и одновременно кабинет…»
Директор (поворачиваясь к Заведующему сценой). Поставим красную гостиную.
Заведующий сценой (делает пометку на листке бумаги). Красная. Отлично.
Суфлер (продолжает читать текст). «Обеденный стол накрыт, письменный – завален книгами и бумагами. Книжные шкафы и витрины с роскошными безделушками. В глубине сцены – дверь в спальню Леоне. Дверь слева ведет на кухню. Прихожая – справа».
Директор (подымаясь с кресла и показывая жестами). Прошу внимания: здесь, справа, – прихожая, вот тут, слева, – кухня. (Актеру, исполнителю роли Сократа.) Вы будете входить и уходить с этой стороны. (Заведующему сценой.) Там вы повесите компас, тут натянете занавески. (Снова усаживается в кресло.)
Заведующий сценой (записывает). Понятно.
Суфлер (продолжает чтение). «Сцена первая. Леоне Гала, Гвидо Венанци, Филиппе, по прозвищу Сократ». (Директору.) Авторские ремарки читать?
Директор. Ну да! Сто раз твердил вам об этом!
Суфлер (читает). «При поднятии занавеса мы видим на сцене Леоне Гала в поварской шапочке и белом переднике. В руках у него чашка и деревянная палочка, которой он приготовился сбивать гоголь-моголь; Филиппе, выряженный поваром, также сбивает гоголь-моголь. Гвидо Венанци сидя слушает».
Премьер (Директору). Простите, я непременно должен напялить поварской колпак?
Директор (задетый этой репликой). А как вы думаете? Если здесь так написано? (Показывает на текст.)
Премьер. Но, простите, это смешно и глупо!
Директор (вскакивая в ярости). «Смешно и глупо»! Да, смешно и глупо! Но что вы от меня хотите, если Франция давно уже перестала поставлять нам хорошие комедии и мы вынуждены ставить комедии этого Пиранделло, которого понять – нужно пуд соли съесть и который, словно нарочно, делает все, чтобы и актеры, и критики, и зритель плевались?
Актеры смеются.
(В бешенстве подбегает к Премьеру.) Да, ты напялишь этот дурацкий колпак! И будешь сбивать яйца! Может, ты вообразил, что здесь все дело в желтках, которые ты сбиваешь? Нет, голубчик! Ты должен воплотить скорлупу тех яиц, которые ты вертишь своей деревяшкой!
Актеры снова разражаются смехом и обмениваются ироническими замечаниями.
Молчать! Извольте слушать, когда вам объясняют! (Снова Премьеру.) Да-с, сударь, именно скорлупу! Пойми наконец, что человеческий разум есть не что иное, как скорлупа, если он не наполнен слепым инстинктом! В этой пьесе ты воплощаешь разум, а твоя жена – инстинкт, понятно? Так вот, твоя задача заключается в том, чтобы изобразить собственную видимость… Теперь ясно?
Премьер (разводя руками). Не больше, чем прежде!
Директор (возвращаясь на свое место). И мне тоже! Поехали дальше… Дальше все будет в порядке! (Доверительно, Премьеру.) Прошу повернуться лицом к залу… Если всю эту галиматью произносить еще так, что публика вообще ничего не разберет, – тогда пиши пропало! (Снова ударяя в ладоши.) Внимание, внимание! Продолжаем!
Суфлер. Извините, господин директор, здесь дует. Разрешите поправить будку?
Директор. Хорошо, хорошо! Только поскорее!
В это время в зале появляется театральный швейцар; на голове у него фуражка с галунами. Он шествует по проходу между креслами к сцене, чтобы доложить Директору о приходе шести персонажей. Персонажи следуют за швейцаром в некотором отдалении, немного смущенные и растерянные, поминутно озираясь по сторонам. Кто захочет поставить эту комедию на сцене, тот должен будет приложить все усилия, чтобы шесть персонажей не смешивались с актерами труппы. Ясно, что такому разделению будет способствовать расположение этих двух групп на сцене (оговоренное в ремарках), как, впрочем, и различное освещение с помощью особых рефлекторов. Однако самым подходящим и верным средством было бы использование специальных масок для персонажей: эти маски следует изготовить из материала, который бы не жухнул от пота и был в то же время достаточно легким и не утомлял актеров. В масках должны быть вырезы для глаз, ноздрей и рта. Маски эти призваны, помимо всего прочего, наиболее полно выражать самую суть комедии. Персонажи должны появляться не как призраки, а как реальные воплощения, как незыблемые порождения фантазии, то есть тем самым они будут реальнее и устойчивее, чем переменчивое естество актеров. Маски помогут создать впечатление, что это фигуры, сотворенные искусством, причем каждая из этих фигур будет выражать одно неизменное, присущее только ей чувство: Отец – угрызение совести, Падчерица – мстительность, Сын – презрение, Мать – страдание (восковые слезы у глазниц и у зияющего отверстия рта будут придавать этой маске сходство с изображением Mater Dolorosa в церквах). Особое внимание следует обратить и на одежду персонажей. В ней не должно быть ничего неестественного, но жесткие складки и почти статуарные формы костюмов должны тем не менее все время напоминать, что платье их сделано не из той материи, которую можно приобрести в любой лавочке и сшить у любого портного.
Отец – мужчина пятидесяти лет, волосы рыжие, редкие, но до лысины еще далеко; маленькие густые усики скрывают часть еще совсем не старческого рта; на губах появляется иногда какая-то растерянная улыбка; в фигуре заметно предрасположение к полноте; бледен; лоб широкий, глаза голубые, продолговатые, живые и проницательные; брюки светлые, куртка темная; в голосе слышится то медоточивость, то жесткие, властные нотки.
Мать – кажется, вот-вот рухнет под бременем стыда и душевной усталости. Черная вуаль, какие носят вдовы, черное скромное платье; когда подымает вуаль – открывается бесцветно-восковое лицо; взгляд ее все время устремлен куда-то вниз.
Падчерица – ей восемнадцать лет, держится дерзко, почти вызывающе. Очень красива. Платье траурное, но подчеркнуто элегантное.
Все время сердится на своего брата, Мальчика четырнадцати лет, с лица которого не сходит кроткое, озабоченное, растерянное выражение. На Мальчике черный костюм. Зато с необыкновенной нежностью относится Падчерица к своей сестренке, Девочке четырех лет, одетой в белое платье, перехваченное у пояса черной шелковой лентой.
Сын – двадцати двух лет; высокий, почти застывший в позе презрения к Отцу и злобного безразличия к Матери. На нем лиловый плащ и длинный зеленый шарф, повязанный на шее.
Швейцар (робко). Господин директор, к вам пришли, желают с вами поговорить…
Директор и актеры поворачиваются и с удивлением смотрят в зал.
Директор (сердито). Я же репетирую! Вам известно, что во время репетиции вход воспрещен! (Поворачиваясь к вошедшим.) Что вам угодно?
Отец (приближаясь к лесенке, ведущей на сиену. За ним – его спутники). Мы забрели сюда в поисках автора…
Директор (с удивлением, сердито). Автора?… Какого автора?…
