пропустить без ущерба смыслу, как три-четыре-пять романов Пелевина. Приятная, в общем, книжка.
Классика постмодернизма — это когда всего в меру. Хорошо начинённый, ровный и приятный во всех отношениях текст. Не «сплошной мат и расчленёнка», как считают некоторые, а немножко бередящего душу мата, чуточку приятно шокирующей расчленёнки. Суперклассика постмодернизма — песня «О любви»: «А не спеть ли мне песню — о любви, а не выдумать ли — новый жанр, попопсовей мотив — и стихи, и всю жизнь получать гонорар». И ещё: «Моё сердце мне скажет: «Это про нас»», как же без этого, обязательно. Про мат и расчленёнку моё сердце не скажет «это про нас». Мат и расчленёнка (как и всё «слишком» — слишком шокирующее, слишком глупое, слишком умное) усеяло телами редуты и сгнило — не жалко. Остался мейнстрим.
И в этом качестве, в качестве усреднённого, равномерно обстриженного и окрашенного в практичный немаркий цвет мейнстрима, ПМ утвердился повсюду: в журналах, издательствах, в галереях, на звукозаписывающих студиях, в фейсбуке и на ютубе. Наш академизм — это усреднённый ПМ (премию «Большая книга» вручают приятному во всех отношениях Шишкину и резко поприятневшему во всех отношениях лет десять тому назад Сорокину), и наш радикализм — это тоже усреднённый ПМ (приятные во всех отношениях мальчики Шнур, Нойз Эм-Си и Вася Обломов борются с госбюрократией, насилием, пошлостью и фашизмом). Натасканная на банан публика в первом случае академично щурится: «О-о, большая литература», — во втором — радикально щерится: «Гы-гы, это интернет, деточка», — но на самом деле и там и здесь показывают одно и то же.
В общем, смутный протест против постмодернизма — это протест против «сложившегося порядка вещей», просто для одних это — Сурков и Путин (власть, в которую их не пускают), а для других — Рынок (тоже власть, в которую не пускают). Смотря кого куда не пускают больше.
У меня есть собственная скромная концепция «борьбы с постмодернизмом», которую я сейчас изложу. Итак, постмодернизм — это «официальная культура». Что её сильней всего раздражает, то ей и опасно. Что её не раздражает, с тем даже не думайте против ПМ бороться. Не пробуйте бороться с ПМ с помощью «реальной жизни» и «реальных проблем людей» — для официальной культуры их просто не существует. С помощью нравственных примеров и духовных подвигов тоже не надо, на них она смотрит с благожелательным равнодушием, снисходительно. Официальную культуру раздражает «фашизм», но этого не надо, 282-я статья есть. Остаётся «пошлость». То есть Стас Михайлов, который всех раздражает.
«Всех» — это в официальной культуре, выразителем самых корневых ценностей которой является просвещённый интернет в диапазоне от фейсбука до лепры (или что там сейчас), а так-то, за пределами интернета, все от него тащатся, не даром «самый главный певец». И этих других «всех» гораздо больше. (Они и за Путина честно под веб-камерами проголосуют, и это раздражает уже просто ужасно, хорошо ещё, что есть песня «Письмо счастья» Васи Обломова, успокаивает и утешает.) Раздражает то, чего больше, что объективно сильнее, с чем совладать не можешь.
Нравственность, идейность, благонамеренность не сильнее официальной культуры, а пошлость сильнее, вот пошлость и победит. Давайте с нею дружить. Давайте в неё вглядываться, изучать, проникаться, давайте понимать — а через это любить. Там много интересного для исследователя! Вот, скажем, я недавно узнал, что группа «Ласковый май» — это, оказывается, была не попса, а «евродиско», их нельзя путать. Интересно, а Стас Михайлов — это какой стиль? Думаю, не русский шансон, а, скажем, русский канцон, и их тоже нельзя путать. А Григорий Лепс — это русский канцельсон (хотя про Григория Лепса рассказывают страшное, что он осетин).
В общем, как завещал великий Гоголь, чтобы полюбить Россию, надо полюбить всё самое страшное, что есть в России, а чтобы полюбить культуру (которую я, честно говоря, ненавижу), нужно полюбить всё самое страшное, что есть в культуре. Поскольку Сорокин и Серёга Шнур эту миссию с себя трусливо сложили, остаётся любить Стаса Михайлова.
Буду изучать блоги с котятами и мерцающими анимированными картинками (феи с крылышками, снежинки), чтобы постичь душу народа и быть с ним, когда наступит Последняя Битва. Думаю, так должен поступить каждый честный борец с постмодернизмом.
Русские. Слишком узкие
«Широк русский человек, я бы сузил!» — мечтал Митя Карамазов. А зачем?
Недавно я, сам того не желая, стал участником психологического эксперимента. Ну вроде как ложишься на кушетку психоаналитика, закрываешь глаза, и он тебе сыплет словами: «мокрое», «вперёд», «транспарентность», — а ты ему отвечаешь: «пиво», «за родину», «монофтонгизация дифтонгических сочетаний»… Чтобы он поставил диагноз: «Да-а, батенька, пора подлечиться»…
В общем, издавал я тут книжку под названием «Русские». Рассказы современных писателей о современной жизни. Надо было к ней обложку придумать. Такую, чтобы сочеталась с названием. И стал я людей просить: придумайте для «Русских» картинку! И люди стали придумывать…
Много интересных симптомов вскрылось.
Первое, что приходит людям на ум, — старушки. В ватниках и платках; изборождённые морщинами лица, скрюченные артритом руки. Плетни, заборы, покосившиеся избушки. Дярёвня.
Второе, что приходит на ум, — юмор. Шварценеггер в советской милицейской форме, бутылка и селёдочный хвост на газетке, бомж с бомжихой обнимаются — влюблены, кочевые киргизы на старинных фотографиях Прокудина-Горского и прочие приятные во всех отношеньях лулзы.
Третье, что приходит на ум (странно, что не первое, — недоработка!), это 282-я статья. Русские марши, зиги, Кремль в дыму файеров, десантники на броне, вязаные шапочки-маски и всё такое.
Это вот так видят люди.
Отдельной статьёй опроса шли профессиональные оформители книжек; они сразу же отсекают в уме всё слишком смешное и слишком грустное, и у них получается самый зевотный результат: ложки-матрёшки, купола-иконы, репродукции Нестерова и Кустодиева. В общем, их я отключил от эксперимента.
А из того, что не отключил, какие выводы можно сделать?
Во-первых, русские — это уходящая натура («старушки»). В современном городе все языки живут одинаково, без скидок на национальную идентичность. В городе вообще нет ничего аутентичного — всё синтезированное, а за всем аутентичным (творожком, сметанкой, фольклором, национальным духом) нужно в деревню ехать. С другой стороны, как может быть аутентичным (то бишь подлинным) неповседневное? То, чем мы не живём день за днём, к чему обращаемся лишь изредка, в свободное от насущных мыслей и забот время? Выходит, если «русское» для нас и ценность, то ценность музейная, экзотическая.
Во-вторых, «реакция юмора». Она обычно возникает в ответ на аффект, то есть на слом привычного течения жизни. Типа как поскользнулся, упал — и быстренько засмеялся (пока не засмеялись другие). Мы смеёмся над чем-то не таким, как обычно. Быть русским — необычно, отсюда и юмор. Быть русским — экзотика. А привычно быть «просто человеком», «самим собой». Бедным или богатым, здоровым или больным, умным или глупым, коренным или понаехавшим — тоже привычно. По этим признакам мы готовы объединяться и разъединяться, а по признаку национальной идентичности — нет. Так, может, такого признака у нас и не существует?..
В-третьих, форсированный протестный пафос, этакий апломб: «Русские — вон какие!» Прежде всего, это реакция на собственную неуверенность в том, что русские вообще существуют. Именно поэтому мы выбираем для обозначения русскости символы поярче, повыразительней, поагрессивнее, понастырнее, — чтобы перекричать собственные сомнения. «Кавказ — сила!» Вот только мало кто из нас при этом ездил на броне, надевал маску или поджигал файеры. Получается, что русские в данном случае — не мы, а некоторые «они»; не на себя, а на других показываем пальцем, словно прячемся за их спины. Выходит, русские — это что-то из ряда вон. Значит, опять экзотика.
Может быть, понятие «русские» совершенно неактуально, раз не вызывает никаких актуальных ассоциаций? Сто лет коммунистически-демократического режима доделали своё дело? Так нет же. На название книжки люди реагируют очень живо, слово «русские» их явно возбуждает (кого-то вдохновляет, кого-то нервирует), «русские» — это удивительно вкусно, искристо и остро! Вот только непонятно, как это выглядит…
