родилась Мировая литература. От необходимости похвастать военными успехами произошла письменность. Одновременно с письменностью, умеющей продлить происшествие во времени, у людей появилось представление о будущем.
Однако мирная жизнь, протекающая «вне истории», не очень-то нуждается в письменности. Письменную культуру в нынешнем обществе благоденствия вытесняет культура устная: за работу на радио и телевидении платят больше, чем за работу в газете, не говоря уж о писательском ремесле. Заодно общество благоденствия готово отказаться и от идеи будущего: если сейчас хорошо, то пусть «сейчас» будет всегда.
На заре девяностых казалось, что долгожданное всегда наступило. Рухнула «Империя зла», колоссальные ресурсы высвободились для нужд «мирного строительства»: знай дуй себе кока-колу да смотри Эм-Ти-Ви. Однако начало XXI века, пришедшееся на 11 сентября 2001 года, положило конец комфортабельному «Концу истории». Теперь его первооткрыватель с тревогой пишет: «Будут ли те же самые технологии, которые, казалось, содействовали распространению демократии, – самолеты, небоскребы и биологические лаборатории, повёрнуты против нас таким образом, что мы не сможем полностью это предотвратить?..»
Новая статья Фукуямы называется слегка нервно: «Началась ли история опять?» Спокойно, граждане, – увещевает нас автор, – не началась, это просто Конец её вступил в окончательно конечную фазу! А то, что либерализм и демократия остаются венцом творения, – это и ослу должно быть понятно.
Кто бы спорил. Проблема в другом: а не миновали ли мы этот заветный рубеж в своем неудержимом стремлении к окончательной и бесповоротной фазе Конца? Незадолго до статьи «Началась ли история…», в которой Фукуяме пришлось держать ответ перед слегка обманутыми вкладчиками, им была написана другая – «Чего нам следует опасаться». Опасаться следует вот чего.
Биологические технологии успешно решают проблему продления человеческой жизни, этой наиглавнейшей либеральной ценности. В обмен на дополнительные двадцать-тридцать лет жизни член общества благоденствия согласен поступиться некоторыми функциями своего организма – например, репродуктивной. В итоге доля неработающих пенсионеров будет расти, а количество молодых, на плечи которых ложится бремя поддержания уровня жизни, – падать… Мы рискуем проснуться в мире, где размножение и всякие сопутствующие ему сантименты являются уделом малочисленной группки маргиналов, – подытоживает Фукуяма.
Развитие биологических технологий действительно таит в себе существенную угрозу. Однако в не меньшей степени человечеству вредны и «социальные технологии».
Вспоминается такая история: незадолго до начала первой Чеченской войны к Дудаеву заявилась делегация терских казаков с просьбой возобновить выплаты пенсий русским грозненским пенсионерам. Мудрый чеченский правитель сказал на это: «Стариков должны содержать дети. А если Аллах не дал детей, нужно было усыновлять приемных, чтоб они заботились о тебе в старости, как ты позаботился когда-то о них».
Ясно, что в контексте украденных стариковских пенсий это всё враньё и цинизм. Но разве в общем и целом такая «преемственность поколений» не более нравственна, чем все наши приюты и стардома? И не направлены ли в наши «социальные технологии» на изживание человеческого в человеческих отношениях?
Ещё Розанов писал, что в правовом государстве человек является фиктивным центром, к которому относятся самодостаточные договорные обязательства; собственное значение личности законом никогда не рассматривается.
Однако и здесь социальные технологии находятся в услужении у собственно техногенных.
Если руководствоваться тем правилом, которое озвучил мятежный чеченский генерал, получится, что чем больше у тебя детей – тем обеспеченнее твоя жизнь. Это справедливо применительно к традиционному обществу, где уже с семи лет ребенок – работник. В современном же «техноёмком» обществе, чтобы перестать быть иждивенцем, требуется значительно больше времени. Пока-а-а ещё выучишься на высокооплачиваемого юриста… В результате общество неуклонно инфантилизируется: порог социальной зрелости уже сместился к тридцати годам, дальше, по мере общего старения, он может доползти и до сорока, счастливо совпав с выходом из репродуктивного возраста.
И вот тут – коллапс. Настоящий конец истории.
Масленичная ночь, или утопленница
В Древней Греции некрофилия не поощрялась. Труположцев казнили – не из моральных побуждений, а по соображениям гигиены, которую, как и гель, изобрёл в последствии Гегель. Дело в том, что в сердце трупа концентрируется космическая энергия, вполне пригодная для властвования над миром живых. Это знали Перикл и Ликург, об этом известно и членам Академии русской современной словесности, распределявшим в минувший вторник свои награды: премии и стипендию имени Аполлона Григорьева.
Гости съезжались в Московский дом архитектора на метро. После расшаркиваний с шампанским началась церемония представления лауреатов, которых в этом году четверо. Первые трое давно известны: Андрей Дмитриев с рассказом «Дорога обратно», Ольга Славникова с повестью «Бессмертный» и Леонид Зорин с романом «Трезвенник». Четвёртым лауреатом стал Илья Кукулин, чья подвижническая деятельность на ниве литературной критики была отмечена специальной стипендией, учреждённой в этом году.
Присуждение последней награды сомнений не вызывает. Сомнения и тоску вызвало распределение мест в первой тройке. Опять прокатили Славникову: свердловская выскочка и так неплохо питается. Подумав, прокатили Зорина: почтенный возраст, сумма заслуг – всё это ерунда по сравнению с Главной Стратегией.
Главная же Стратегия состоит в том, чтобы возлежать на трупе литературы. На близкие контакты с живыми требуется изрядно сил, а их не так много есть у господ, представляющих русскую литературу в глазах деньгодателей. Поэтому главным аполлониатом назначен Андрей Дмитриев: его вялое, умеренное творение более всего отвечает задаче поддержания уверенности в себе: если это – литература, то мы можем и должны ею управлять.
Шампанское было плохим. Представлявший победителя Андрей Немзер, виртуозно подражая писклявому регистру Радзинского, рассказал, какие сложные нравственные достоинства заключены в «Дороге…», и с выражением прочитал соответствующий стишок. Не вполне разобравшись в достоинствах, публика бурно отреагировала на писк и подпущенную для пущей интеллигентности картавость: несколько нервных голосов вскрикнули: «Браво!»
Владимир Новиков, представлявший «Трезвенника», взял брутальностью и нахрапом. В его интерпретации Зорин хорош тем, что отстаивает либеральные ценности, а их немного у нас осталось: «Литературная газета» превратилась в филиал фашистской газеты «Завтра», а «Экслибрис» – «тянется к руке Александра Проханова». Все хорошее начинается с литературы, но и все плохое тоже, – угрожал Новиков. Трусливо похлопали.
Повесть Славниковой представляла Ирина Роднянская. Из свойственного нам благородства скажем: это был крайне поучительный, интересный и долгий рассказ. У Ольги Славниковой остался шанс получить «Белкина» и покрыть себя заслуженной славой. (Как и у Дмитриева – остался шанс получить «Белкина» и покрыть себя несмываемым коррупционным позором.)
Затем лауреаты по очереди сказали спасибо, им дали подержать по корзине с цветами и всех отправили куда-то вниз, в царство Плутона: видимо, есть и пить. Мы отправились в гардероб. Чувства, переполнявшие нас, сводились в основном к двум переполнявшим нас чувствам: к привкусу мыла, которым кто-то мыл шампанский стакан, и к желанию вставить в этот горький рассказ что-нибудь мстительное из Гоголя. Ночью снился кошмар.
«А что ты обещал за девушку?» – грянул Басаврюк и словно пулю всадил ему в спину. Ведьма топнула ногой, синее пламя выхватилось из земли. Середина ее вся осветилась и стала как будто из хрусталя вылита. Глаза его загорелись, ум помутился, как безумный ухватился он за нож, и безвинная кровь брызнула ему в очи. Дьявольский хохот загремел со всех сторон, безобразные чудища стаями скакали пред ним, ведьма, вцепившись руками в обезглавленный труп, как волк, пила из него кровь…
Исправление ошибок
Состоялось вручение литературной премии «Большая книга». Церемония проходила в Доме Пашкова, с каменной террасы которого булгаковские Воланд и Азазелло некогда взирали на взбудораженную
