с собой. Лопату, пилу, цветок в горшке… Можно взять десять книжек. А можно вместо одной книжки ещё лопату, ещё пилу.
Что-то я сильно сомневаюсь, что какую-нибудь книжку выбрал бы.
Не только потому, что пила нужнее, а ещё и потому, что наедине с собой и без книжек можно прожить.
Читать можно «от скуки» (как от головной боли), но не вместо скуки. Если жить скучно и читать тоже, то зачем же тогда читать?
То же самое – с одиночеством.
Чтение – это такая игра в «других». А играть интересно в то, что может случиться на самом деле. (Поэтому большинство из нас, взрослея, утрачивает интерес к сказкам, потом к фантастике, потом к художественной литературе вообще.) Если «других» нет и никогда не будет, какой смысл играть в них?
Играть рано или поздно надоедает. Даже в собственные мысли и чувства.
Давеча подумалось: что нужно для счастья? Две вещи всего. Скромно жить и много трудиться. И всё.
Целых пятнадцать секунд счастлив был.
А потом вспомнил: вот эти женщины, что присылают письма с просьбами о помощи на сайт «Русская берёза», чьи дети голодны и больны, чьи мужья работают скотниками в вымерзающих деревнях за пятьсот рублей в месяц, вот им это скажи. Что нужно скромно жить и много работать.
И сразу опять скрутило.
Может быть, для счастья дети нужны. Конечно, нужны дети. Я же помню, как счастлив был, когда Глеб родился. Просыпался с улыбкой, из кровати как пружиной подбрасывало. По улице потом не шёл, а летел. Ног не чувствовал. Счастье – в химически чистом виде.
Но и опять. Скажи, что для счастья дети нужны, той женщине, про которую недавно прочёл – спряталась в сарай ненужного ребёнка тайком рожать, а у неё попереченое предстояние было, ручкой вперёд малыш пошёл, застрял в ней. Она эту ручку оторвала ему… Сама умерла или нет, не помню, разве важно теперь?
Боже мой, что ж так страшно-то по-настоящему жить? И что ж так мелко, когда не страшно. Бешенство небитой, пересидевшей в девках души.
Как-то оно ведь, на самом деле, не на словах всё. Есть – хорошо. Нет – плохо. В полиэтиленовых пакетах колбаса задыхается и покрывается скользкой микробной плёнкой, а если в бумаге – нет. Вот и всё, что об этом необходимо знать, но не для счастья, нет. Просто чтобы жить дальше.
Ладно. Попробуем сгрести в кучку все эти старательные подходцы. Досадно, что писать правду не получается. Всё только «вытаптывание окружности», всё вокруг да около. А правду сказать – боюсь. Засмеют. Или, может, сам не знаю её, а лишь, как собачка, чувствую. И хочется, чтоб читатель почувствовал тоже, а для этого – задурить его, затуманить голову, купить на «интонацию» – складную, доверительную, заморочить словами, как напёрсточник, влево, вправо – а где смысл?..
Ну, где-то вот.
Мне кажется (я интуитивно чувствую), что «быть бедным» – для меня хорошо. Это как возвращение домой. Родители мои были бедны, и их родители были бедны. Под бедностью, наверное, я понимаю простоту. Под простотой – привычку.
О том, что такое простота, замечательно сказал Константин Сутягин, художник и писатель: вот, говорит он, допустим, бабушка деревенская, «простой человек», яблочком на улице угостила. Конечно, возьмёшь, особенно если сам прост. А если то же самое сделает городской житель, человек интеллигентный и непростой, – насторожишься, сто раз подумаешь. Если и возьмёшь, то десять раз помоешь с мылом, прежде чем есть.
Вот как-то так.
А привычка – ну это жить, как родители твои жили. Как в детстве жил. В детстве мы все просто живём, потому что ничего из головы не придумываем – делаем «что положено». Отсюда мой традиционализм, отсюда ностальгические оглядки на прошлое.
Казалось бы, и живи. Но есть трудность. Я боюсь быть бедным сам по себе, один. Мне обязательно с собой побольше людей утянуть нужно. Чтобы там, во всеобщей бедности, не чересчур бедствовать. Чтобы как все, короче.
Быть не как все – это не только очень ответственно, но и неправильно. Зачем граф Толстой не хотел быть как все? Зачем заставлял быть не как все своих детей, жену, мучил их? Во имя чего мучил? Чтобы хорошо было «всем»? Или только ему?
Ну это враньё, конечно, подтыкаться Толстым.
С тех пор, с тех пенопластовых крошечек, год прошёл. Ясно уже, что бедность – вымирающий вид. Не потому, что «скоро бедных не будет», а потому, что скоро им всё труднее выжить. Бедных выдавливают на обочину жизни, оттесняют от медицинского обслуживания, от образования, от «информационного поля».
«Хотеть быть бедным» становится всё чудовее и чудовее.
Впору задуматься – этого ли я хочу?
Я же просто рая хотел, чтобы всё просто было (просто давалось), а бедности и страха, и незащищённости, и бесправия, и голода, и болезней, и страданий близких своих – не хочу, нет. Хочу «социального государства». Чтобы кто-то мне этот рай обеспечивал. И не мне лично, а (так надёжнее) мне в числе всех.
Вот и начинается агитация, идеология. «Публицистика».
«А давайте, братцы, вместе?.. Вы будете работать (честно жить и много трудиться), а я вам буду статьи писать». Так что ль?
Нет, самоуничижение паче гордости.
Самокритика – разновидность самодовольства.
«Личные мотивы» имеют значение, когда для себя говоришь. А когда для других, им, другим, плевать на личные мотивы твои. У них свои есть. И, значит, нет никакой нравственной проблемы в том, что ты желаешь всем того, чего желаешь себе. Если всем не нужно – они не возьмут.
Бывает так: слов мало, смысла тоже, а есть что-то.
Мало, но важное оно. А много важного не бывает.
Когда много важного, это, шут его знает, не то совсем.
Ну как водки – когда много, не то совсем.
Не та радость.
Но и не в этом смысле. А просто,
когда на странице или холсте – мало,
то там, где художник,
и тут, где ты
(в общем, не на холсте), становится много.
И этим живёшь, дышишь.
Мне всегда нравились «бедные», «плохие» певцы.
Билли Холидей, Алёша Димитриевич,
потом эта, как её… не важно.
А хорошие певцы с голосами вызывали
недоумение и скуку – про что они?
Зачем поют. В какие дали,
в какие голубые города.
«Большие голоса» слишком тужатся
выполнить техническое задание
и, по-моему, в силу этого
(огромное физическое и нервное напряжение)
