Вертолётчик для неё «средство передвижения». Мягче говоря, проводник мечты.
Сам Валико точно так же стремится быть увиденным Ларисой Ивановной. Но в оптике Ларисы Ивановны (в оптике Москвы) он забавный пигмей, комичная экзотика: «Спасибо, я пешком постою», лезгинка, «покушал, туда-сюда, и кончились». По-настоящему – не героем и не пигмеем – его здесь видит сомасштабный ему шофёр Рубик. Он пожалел Валико, полюбил «чёрненьким» – замёрзшим, обломавшимся и отнюдь не героико-романтическим.
Отсюда научный вывод: истинность зрения поверяется этической компонентой. Смотрящий познается в беде. Ваш читатель – это тот, кто полюбит вас, прочитав ваше далеко не самое удачное (на ваш взгляд) произведение. Он прочитает вас «сквозь» ваш успех.
И, чтоб два раза не вставать, об этике.
«Этика» – это такой способ обозначить «много всего». Она начинается с тревоги либо чувства вины, продолжается скорбью и оканчивается покаянием – это идеальный сценарий, требующий непредставимо долгой и трудной работы. Например, почему среди образованцев и молодёжи так моден буддизм? Потому что его можно понять, объяснив. Проживать – не обязательно. В нём отсутствует момент личной скорби, неизлечимой боли за себя и других, личного страха, личной вины. Что почувствовал Сиддхартха, когда увидел спящих, больных и бедных? «Нечто». Не важно. Буддизм не об этом – он о том, что было дальше. В общем, нажми на кнопку – получи результат. Чистая феноменология. Это на самом деле она, а не буддизм, сегодня в моде.
Родина – это пейзаж, а не натюрморт. Поэтому «городской литературе» так мучительно трудно быть «русской», а в «деревенщиках» видят сугубый патриотизм, даже когда его там в них нет.
…с другой стороны, на фотографиях пейзаж не нужен; и люди не нужны, если у них нет как-то по- особому стёртого сапога, натянутой кепки. На фотографиях не нужно живое, потому что это обман, хочется отвести глаза. Любить на фотографиях можно лишь натюрморты.
Прочёл в Интернете про мальчика, который один учится в пятом классе сельской школы. Он там и староста, и цветовод, и дежурный – бессменный дежурный, и учат его, судя по сфотографированным для репортажа самопальным методичкам, получше, чем во многих московских школах со стеклянными потолками (прозрачными воротами, какой-то там звездой) и бассейном. А для чего учат, зачем учат лучше, чем в московской элитарной экспериментальной? Он же всё равно не поступит никуда из срани этой своей – ни на менеджмент, ни на управление, ни даже на элементарный юрфак, – семилетка же, слышите, хи-хи, се- милет-ка, и потом, чтобы поступить, деньги нужны, а что этот бесперспективный мальчик будет вносить в кассу родного вуза – млеко и яйки? Хых-хы… А его учат.
К чему, для чего, зачем?
Я думаю, его учат РАДИ БОГА.
Пересмотрел после небольшого двадцатилетнего перерыва «Жертвоприношение». Смешное кино. Культурфетишизм для самых маленьких.
Вот Дм. Бавильский ходит на классические концерты, знает всех гобоистов по отчествам, в книжках у него персонажи ни слова в простоте не употребят: всё только Мондриан розового периода. И при этом он производит (на меня) впечатление совершенно дикого человека – «насекомое», сказал о нём однажды в священном антропологическом ужасе Иван Куликов. Я всё думал, почему. Оказалось, культурфетишизм – это разновидность язычества. А язычник – всегда дикарь.
Сказано: «И да не сотвори себе кумира», а фильмы Тарковского – сплошное воздвигание идолов. Вот «Жертвоприношение» взять. Там есть одна сцена, после которой смотреть этот фильм всерьёз становится невозможно. Сцена молитвы Александра.
Александр молится в объектив – на камеру. Молитва – эстетическое событие, которое можно рассматривать, как рассматривал тот же Александр альбом с репродукциями икон, совершенно по-бавильски цокая языком: «Ах, сколько духовности!.. Вот эта краска называется киноварь…» Неудивительно, что молитва на публику очень быстро превращается в помесь проповеди (это Богу-то проповедовать?) и заметок фенолога – Александр принимается объяснять (зрителю или Богу?), что после ядерной войны «не останется ни ручейков, ни деревенек».
Напичкивать фильмы цитатами из старинной живописи и музыкой Баха – это не культура, это каргокульт. Имитация процесса, об истинной природе которого не имеешь ни малейшего представления.
Лет восемь назад принимал активнейшее участие в кулуарной светской беседе между знаменитой издательницей Прохоровой и горсткой интеллигенции, слетевшейся на её свет. Выглядело это так: я старательно разеваю рот, произношу слова, а никто в мою сторону даже ухом не ведёт, будто я не я, а соус на скатерти. Наблюдавший это со стороны Гаврилов решил даже, что я говорю с кем-то по мобильному телефону через вынесенный микрофон, и зауважал меня за это: такие прибамбасы были редкостью в то время в Москве, но зато нередкостью в Голландии, из которой Гаврилов только что триумфально вернулся, переполненный впечатлениями.
Меня и продавщицы не слышат, и официантки: такой уж талант – в мёртвую зону попадать (знаете, это когда в зеркало заднего вида не видно едущую сзади по соседней полосе машину).
А ещё однажды всей душой участвовал в споре: трое человек кричали, перебивая друг друга, а я только молча ёрзал на стуле и волновался внутренне. После окончания спора выяснилось, что у меня единственного из споривших сорван голос. Три дня сипел. Есть тонкие материи на свете…
Почувствовал с остротой, что больше писать нельзя. Сам себе становлюсь неинтересен и как-то чужд – унылые напоминания пустому равнодушному космосу, что девяносто килограммов костей и жира всё ещё на орбите. У Сенчина хороший рассказ есть: берёт музыкант, бывший лауреат конкурсов (а теперь просто работа, семья, дети), берёт с полки дудку, долго с любопытством держит в руках, разглядывает, говорит что-то вроде «ебёныть» и кладёт на место.
Но всё равно раньше было гораздо хуже!..
Вот сейчас в Интернете многие так замечательно критикуют отдельные недостатки в работе нашего дорогого правительства. Такие людоедские, так правильно критикуют, душа болит. А в конце – обязательно приписка: «Нет, братцы, надо валить». Невозможно, дескать, в такой стране, с такими недостатками жить. Надо думать о детях.
И верно ведь. Были бы дети живы. За это на всё пойдёшь. Но (и вот тут я понял что-то непонятное, но простое) вот, говорят, режиссёр Тарковский уехал из СССР, потому что ему тут не давали снять фильм про Гамлета. А он хотел. У режиссёра фильмы – вроде детей. А с другой стороны, Шукшин, Тарковского однокурсник. Я ни в коем случае не сравниваю. Шукшин был мужик, а их, как известно, много. Но вот ему тоже очень хотелось снять фильм – про Стеньку. Тоже не давали. Мыслимо ли представить, чтоб Шукшин уехал поэтому? Да чтобы он вообще – хоть из-за чего-нибудь – уехал?
Зачем родина? И почему у некоторых она есть? И почему нет у некоторых. И где кончается человек.
Папа с мамой рассказывали: привели однажды в магазин игрушек на день рождения. Выбирай, мол, подарок себе. Сами напряглись: вдруг денег не хватит? Нет, обошлось. Пошёл, пошёл – и гляди-ка, тянет с полки пластмассового космонавта копеечного. (Кажется, я правда помню его.)
Что это было, скромность?
Конечно нет. Откуда же ей быть у ребёнка. Просто – выбирал по себе.
Так же, по себе, каждый из нас старается выбрать убеждения, семью, жизнь.
Это было недавно, прошлой зимой. Шёл по вымороженному асфальту, глядя себе под ноги, глядя, как метёт под ногами сухая позёмка – редкие такие, будто пенопластовые крошечки. Идти нужно было далеко, в магазин «Пятёрочка». Говорят, это плохой магазин. Люди там, говорят, поют по утрам специальный корпоративный «Гимн Пятёрочки». Не знаю. Скорее уж, совершают намаз.
Я шёл туда, потому что у меня заглохла машина, а денег на новый аккумулятор не было. И уж тем более
