Когда за ней захлопнулась дверь, Бет пошла и посмотрела, что осталось в кувшине, где они хранили деньги. Он был пуст.
– Приходил человек, – откликнулась мать. – Я его не знаю, но он сказал, что отец был ему должен. Он сказал, что долг был тридцать шиллингов.
– И ты ему их так просто отдала? Человеку, которого ты никогда прежде не видела?
– Мне показалось, что он сказал правду. Я не желаю, чтобы мы были кому-то должны!
– Нет, конечно, ты лучше станешь ходить голодной, и заболеешь от этого.
Бет принесла ветки для растопки и разожгла огонь. Она сварила яйцо и порезала хлеб тонкими ломтиками. Потом намазала хлеб лярдом и убедила мать, чтобы та села и поела.
– Вот какая суетня, и все из-за того, что у меня закружилась голова, – сказала Кейт.
– Как ты сейчас себя чувствуешь?
– Все нормально, я никогда не чувствовала себя лучше.
– Ты не против, если я уйду на время?
– Куда ты собралась так внезапно?
– Я обещала Хетти Минчин, что помогу ей решить задачу. Я ненадолго, а ты отдохни, пока я не вернусь.
– Эй, еще слишком рано, чтобы зажигать лампу!
– Сейчас противный и темный вечер. И очень холодно и сыро, поэтому пусть горит огонь, ладно?
– Вы только ее послушайте! – воскликнула Кейт. – Ты что-то раскомандовалась, девочка моя!
– Кому-то нужно привести тебя в норму, – ответила Бет.
С наступлением темноты поднялся туман от ручья, он крался, холодный и серый, вдоль деревни. Зимой туман всегда приходил из Деррента именно таким образом, и люди называли его Дыханием Дьявольского Охотника. Согласно старым легендам Хантлип когда-то был обиталищем зла, потому что здесь проходила Дьявольская Охота.[2] Гончие убивали и калечили маленьких детей, и все, кто стоял на пути охотников, слепли от искр, вырывавшихся из-под лошадиных копыт. Местные жители уверяли, что в плохие мрачные ночи и сейчас можно было услышать, как «Охотники» щелкали хлыстом и гончие лаяли позади кузницы.
На Бет было надето пальто отца, и его подогнутый подол был тяжелым и неуклюжим, бил по ногам на каждом шагу. Ей пришлось засунуть руки в карманы, чтобы полы пальто не расходились в стороны. Высоко подняв воротник, она опустила туда лицо, дыша собственным теплом.
На улицах было пусто, и ее шаги отдавались эхом по дороге. Она прошла дом Минчинов и пошла дальше через мост, потом по другой стороне Деррента. У поворота на Мидденниг налево, позади нее остался последний огонек, и Бет шла дальше только по наитию. Уже стало совсем темно, туман обволакивал ее лицо. Бет казалось, что она шагала по краю мира и могла каждую секунду свалиться в вечную тьму. Но она не останавливалась, пытаясь не сбиться с нужного направления, ориентируясь по живой изгороди. Наконец она подошла к воротам рабочего двора своего деда.
Там было светло, отсветы из окон странно освещали плывущий туман. Двери были открыты, и Бет заглянула внутрь. От дыма ламп и от тепла у нее заслезились глаза.
У окна работали четыре человека. Они все нагнулись над верстаками, ноги у них были по колено в стружках. Еще двое в центре помещения старались как можно лучше укрепить стенки загона для ягнят. Сэм Ловаж, местный сплетник, увидел Бет и что-то прошептал на ухо деду Тьюку, который стоял спиной к печке, расположенной неподалеку, и что-то записывал в своей книжке. Дед повернулся и бросил острый взгляд на Бет. Он секунду колебался, потом пошел к ней.
– Кто ты такая? – спросил он ее, нахмурившись.
– Вы должны знать, кто я такая, – сказала она.
– Может – да, а может – и нет!
– Я хочу поговорить с вами, – сказала Бет.
– Говори, я тебя слушаю.
– И все остальные тоже очень внимательно нас слушают.
– Хорошо, давай выйдем на улицу.
На улице, в тумане он показался ей огромным. Его плечи, несмотря на сутулость, вызванную его работой, были мощными и широкими, и он держался очень спокойно. В свете огня из дверей его лицо под плотно натянутой шапкой было очень острым, как у статуи, вырезанной из хорошего розового дерева. Сильный рот был изогнут вниз.
– Ну! Что ты хочешь от меня, мисс?
– Моя мать больна, – сказала Бет. – Ей нечего есть.
– И чья же это вина? Только не моя! Но, может, твоя мать считает, что виноват во всем я?
– Она меня к вам не посылала, она лучше умрет от голода.
– Кейт очень гордая. Я это знаю. А ты? Ты знаешь, что такое «гордость»?
– Гордостью сыт не будешь.
– Не похоже, что ты голодаешь, – заметил дед.
– Это моя мать голодала, я узнала об этом только сегодня.
