ее. Разве в нашем случае это не так?
– Но в глазах закона, – возразил Лоуэр, – она мертва. Я лишь завершаю то, что уже должно было быть сделано.
– Так вы палач?
– Она была приговорена к смерти.
– Да?
– Вы сами прекрасно знаете, что это так.
– Насколько я помню, – сказал Локк, – она была приговорена быть повешенной за шею. Это было проделано. О том, чтобы она была повешена за шею до смерти, ничего не говорилось. Признаю, такое обычно подразумевается, но ведь в нашем случае так сделано не было, и потому не может считаться неотъемлемой частью наказания.
– Она была приговорена также к сожжению, – возразил ему Лоуэр. – И повешением его заменили, чтобы избавить ее от боли. Вы хотите сказать, что мы теперь должны отдать ее на костер и позволить ей сгореть заживо?
Тут его внимание вернулось к самой Саре, которая издала тихий, слабый стон: она лежала совсем позабытая, пока поверх ее тела философы вели свой ученый диспут.
– Подайте мне повязку, – произнес Лоуэр, внезапно вновь обратившись во врача. – И помогите мне перевязать надрез, который я уже ей сделал.
В следующие пять минут он тщательно обрабатывал рану, по счастью, небольшую, после чего они с Локком вместе взялись приподнять и усадить ее так, что спиной она опиралась на их плечи, а ее ноги свисали со стола. Наконец, пока Локк наставлял ее, как дышать ровнее и глубже, чтобы голова ее прояснилась, Лоуэр принес плащ и мягко прикрыл ее.
Размышлять об убийстве живой женщины, которая сидит, опираясь на ваше плечо, много труднее, чем рассуждать о том, как бы расчленить труп, пластом лежащий на столе, и к тому времени, когда плащ лег на плечи Сары, настроение Лоуэра переменилось совершенно. Природная доброта, сдерживаемая зачастую честолюбием, смела все на своем пути, и, позабыв о том, что ему (как он полагал) следует делать, он, сам того не сознавая, стал обращаться с девушкой как со своей пациенткой. А он всегда был непримирим в защите тех, кого считал под своей опекой.
– Но что нам делать теперь? – повторил он свой вопрос, и все мы поняли, что в прошедшие несколько минут шум с улицы все возрастал и теперь превратился в рев многих глоток.
Локк высунул голову в окно.
– Внизу собралась толпа. Говорил я вам, им это придется не по нраву. Даже к лучшему, что дождь льет стеной, большинство зевак разошлись по домам. – Он прищурился на небо. – Вы когда-нибудь видели такую грозу?
Сара снова застонала, потом нагнула голову, и ее сильно вырвало. Ее рыгание и затрудненное дыхание вновь заставили врачей заняться ею. Лоуэр принес спирт и похлопал ее по затылку, заставляя ее выпить алкоголь, хотя от этого она только стала рыгать еще сильнее.
– Если вы скажете им это, они в ответ заявят, будто это знак Божьего гнева, какой обрушился на вас за ваши опыты. Ее заберут и отправят на костер и к тому же поставят охрану, дабы убедиться, что вы и близко к ней не подойдете.
– Так вы полагаете, что нам не следует выдавать ее?
И все это время я не произносил ни слова, только, стоя в углу, наблюдал за происходящим. Теперь же я нашел, что ко мне вернулся дар речи. Тут я мог склонить чашу весов, ибо было ясно, что все должны условиться о дальнейших шагах.
– Вы не должны, – сказал я. – Она не совершила ничего дурного. Она совершенно невинна. Я это знаю. Если вы выдадите ее сейчас, вы не только бросите пациентку в беде, вы отвернетесь от невинной души, к которой милостив был Господь.
– Вы в этом уверены? – спросил, поворачиваясь ко мне, Локк: по всей видимости, он только теперь заметил мое присутствие.
– Уверен. Я пытался заявить об этом на суде, но меня освистали.
– Не стану спрашивать, откуда вам это известно, – мягко сказал он, и его проницательный взгляд в первый и единственный раз дал мне постичь, как вышло так, что позже он занял столь высокое положение. Он видел больше других людей, а о еще большем догадывался. Я был благодарен ему за молчание тогда и благодарен ему по сей день.
– Прекрасно, – продолжал он – Единственное затруднение в том, что мы можем занять ее место на виселице. Мне хочется думать, что я человек великодушный, но есть пределы того, на что я готов пойти ради больного.
Лоуэр тем временем расхаживал взад-вперед в величайшем волнении, время от времени бросая взгляды за окно, потом поворачиваясь к Саре, затем к Локку, потом ко мне. Когда мы с Локком договорили, заговорил он.
– Сара? – мягко окликнул он и повторял ее имя до тех пор, пока она, подняв голову, не поглядела на него. Глаза ее были налиты кровью, так как малые сосуды в них лопнули, и от того вид у нее был как у самого дьявола, а бледность кожи делала эти глаза еще более ужасающими.
– Ты меня слышишь? Ты можешь говорить?
После долгого промедления она кивнула.
– Ты должна ответить мне на один вопрос, – сказал он и подошел к столу, чтобы опуститься перед ней на колено, дабы она могла его ясно видеть. – Что бы ты ни говорила раньше, теперь ты должна сказать правду. Потому что от этого зависят не только твои, но и наши жизнь и души. Ты убила доктора Грова?
Даже невзирая на то, что правда была мне известна, я не знал, какой она даст ответ. А она не давала его долгое время, но наконец качнула головой из стороны в сторону.
– Твое признание было ложным?
Едва заметный кивок.
– Ты поклянешься в этом всем, что есть у тебя дорогого?
Она кивнула.
Лоуэр встал и вздохнул тяжело.
– Мистер Вуд, – сказал он, – отведите эту девушку наверх в комнаты Бойля. Он придет в негодование, если узнает, поэтому попытайтесь не напачкать. Оденьте ее, как сможете, и обрежьте ей волосы.
Я воззрился на него, не понимая, о чем он говорит, и Лоуэр нахмурился.
– Давайте же, мистер Вуд, поскорее. Никогда нельзя сомневаться во враче, когда он пытается спасти жизнь человеку.
Я за руку увел Сару, услышав напоследок бормотание Лоуэра:
– В соседней комнате, Локк… Риск велик, но может сойти.
Хотя с виду она была вполне здорова, Сара все еще не могла говорить и едва двигалась, только сидела, глядя прямо перед собой, а я тем временем исполнял полученные распоряжения. Обрезать волосы, не имея ножниц, непросто, и творение моих неумелых рук не сделало бы чести придворной даме. Однако, каковы бы ни были замыслы Лоуэра, веяниям моды в них не было места. Покончив с трудами, я попытался как мог скрыть следы беспорядка. Затем я сел рядом с ней и взял ее за руку. У меня не нашлось бы слов, чтобы выразить мою нужду, и потому я не стал говорить ничего. Я лишь слегка сжал ее пальцы и со временем почувствовал легчайшее пожатие в ответ. Этого достало: я разразился рыданиями, сотрясшими все мое тело, и склонил голову ей на грудь, в то время как она сидела совершенно безучастно.
– Ты действительно думал, я оставлю тебя? – спросила она так слабо и тихо, что я едва ее расслышал.
– Я не смел надеяться. Знаю, я не заслуживаю и этого.
– Знаешь ли ты меня?
Это было самое прекрасное мгновение моей жизни. Все вело к этому вопросу, и все, что случилось после него, годы жизни, какие я прожил с той минуты и еще уповаю прожить, были всего лишь к ней эпилогом. В первый и последний раз у меня не было сомнений и надобности в мыслях или рассуждениях. Мне не было нужды обдумывать, взвешивать доказательства, даже прибегать к умениям истолковывать, потребным в менее серьезных делах. Я должен был лишь без страха и с твердой уверенностью возвестить непреложную
