хорошо, как Уилл.
Но ее главным преимуществом было ее страстное желание добраться до Купанга. Мужчины, возможно, тоже хотели этого, но их стремление нельзя сравнить с той мощной мотивацией, которая управляла поступками Мэри. Этой мотивацией были ее дети, и она собиралась бороться с любыми трудностями, отчаянно рисковать, чтобы выжить и оказаться в безопасности. Мэри прикрыла рукой сразу обоих, Эммануэля и Шарлотту, и тепло их маленьких тел успокоило ее и добавило ей решительности.
— Сколько мы уже плывем, Уилл? — спросил Нат Лилли уставшим и севшим голосом. Он уже не походил на ангела. Его когда-то золотые волосы потускнели и высохли от соли, а нежная кожа была покрыта волдырями. — Впечатление такое, что прошел уже целый год.
Уилл вел судовой журнал, в который он старательно через день все записывал, и, если бы не он, никто бы не знал, какой сегодня день и даже месяц.
— Уже за месяц перевалило, — ответил Уилл, с силой налегая на весла, потому что весь день ветер был слабым. — Сегодня второе апреля.
— И сколько же нам еще плыть вдоль побережья? — спросил Нат, кривя презрительно губы и глядя на берег. Не прошло и часа, как он заметил, что сколько бы они ни плыли, все вокруг выглядело одинаково.
— Не задавай мне таких идиотских вопросов, — ответил Уилл раздраженно. — Откуда мне знать, ведь карт нет.
— Ну здесь ведь уже плыл кто-то, и он должен знать, тысяча здесь миль или пять тысяч, — сказал Нат угрюмо.
— Должен-то должен, но забыл об этом рассказать, — ответил Уилл кратко. — Ну-ка, заткните рты и гребите быстрее.
Мэри была у руля, Эммануэль сидел у нее на коленях, а Шарлотта в ее ногах играла с куклой, которую Джеймс сделал из веревки. Мэри слышала разговор между Натом и Уиллом так же, как слышала уже много раз вопросы о том, какое точное расстояние до Купанга. Они все нуждались в отдыхе, и она изо всех сил надеялась, что они скоро найдут место, где смогут переждать пару дней.
Со дня их первой остановки в бухте, которую они назвали бухтой Удачи, они взяли себе за правило: пару дней плыть, потом два дня отдыхать, если попадется какое-нибудь подходящее место с пресной водой. Пока они плыли, напряжение нарастало: они были жесткими, холодными и резкими друг с другом. Но как только они ступали на сушу, отрицательные эмоции, казалось, исчезали.
Уилл все больше беспокоился по поводу лодки, потому что она стала давать сильную течь. А Уильям Мортон обратил их внимание на муссоны и сказал, что, по его мнению, он один думает наперед. На лодке, возможно, прекрасно плавать в Сиднейском заливе, но она не предназначена для долгого путешествия с таким количеством людей на борту.
Позже в тот же день они зашли в большой залив, такой же красивый, как и Сиднейский, и все тут же повеселели.
— Нам нужно вытащить лодку из воды и законопатить ее швы, — сказал Уилл, затем посмотрел на Мэри и добавил: — А ты можешь выстирать всем нам одежду, девочка моя.
Мэри укололи его слова, но она ничего не сказала в ответ. Она в любом случае выстирала бы всем одежду, но такими приказаниями Уилл пытался поставить ее на место.
Она хорошо знала, что с ним происходило: он терял бодрость духа. Мужчины перестали хвалить его за то, что он их вывез, А еще, возможно, он размышлял, что, если бы не побег, его срок уже подошел бы к концу. И конечно, он был обеспокоен, сможет ли лодка выдержать до Купанга.
Мэри подумала, что Уилл, наверное, мечтал, чтобы кто-нибудь предложил остаться до конца зимы в таком заливе, как этот. Но сам бы он не произнес этого, боясь показаться трусом. А еще ему не нравилось, как мужчины обращались с его женой.
Все началось примерно через неделю после отплытия, когда Джеймс занозил себе руку веслом. Мэри достала занозу, и он все время называл ее «мама Мэри». С тех пор каждый раз, когда что-то происходило, они спрашивали ее мнение. Для Мэри это казалось вполне понятным: в конце концов, она единственная женщина среди них, и у нее было достаточно знаний в области медицины, которые она почерпнула на «Шарлотте» и в колонии благодаря хирургу Уайту. Но Уилл, похоже, думал, что это происходило потому, что они имели на нее виды.
А еще он поднял шум по поводу того, что все они, кроме Уильяма Мортона и его самого, соперничали за то, чтобы сидеть рядом с ней в лодке, и занимались Шарлоттой, пока Мэри кормила Эммануэля. Мэри отлично знала, что ни один из них не делал этого, желая стать ее любовником. Это был просто дружеский жест, а то, что они старались сесть рядом с ней, когда она кормила Эммануэля, вероятно, объяснялось тем, что эта сцена напоминала им их матерей. А еще им, наверное, надоело постоянно изображать из себя героев, как это делал Уилл. Разговаривая с ней, они могли на время расслабиться. Мэри не могла понять, почему Уилл видел в этом нечто дурное.
Билл рассказал ей по секрету, что он раньше был скотом с женщинами, но, вероятно, он вел себя так потому, что его отец все время бил мать. Нат признался, что позволял некоторым морякам использовать себя как женщину на корабле, потому что лишь таким способом он мог получать дополнительную еду и выбираться из трюма на воздух. Сэм Берд сказал Мэри, что, когда времена стали совсем тяжелыми, он крал еду из чужих хижин и теперь ему очень стыдно.
Мэри вовсе не стала думать хуже о них после этих рассказов, какими бы они ни были ужасными. Она чувствовала, что откровенность сплотила их еще крепче.
Как только они вышли на берег, соорудили навес и разожгли огонь, Мэри положила Эммануэля в его повязку, привязала к себе и, оставив Шарлотту играть на пляже рядом с мужчинами, вытаскивавшими лодку, пошла поискать чего-нибудь съестного.
Она нашла много листьев сладкого чая и немного кислых ягод, которые так ценил хирург Уайт, но, не обнаружив ничего похожего на капусту, она вернулась.
Вдруг Мэри увидела группу аборигенов, наблюдавших за ней из-за деревьев. Она тут же всполошилась, поскольку ее спутники находились на некотором расстоянии, но помахала рукой, что у аборигенов в Сиднейском заливе означало дружеский жест, и улыбнулась им. Мэри догадалась, что туземцы были просто поражены ее появлением и не испытывали враждебности, и поэтому просто пошла обратно по пляжу к мужчинам.
На следующий день аборигены подошли ближе. Они подползли по пляжу, внимательно наблюдая, как мужчины чинят лодку. Мэри стирала одежду, и каждый раз, когда развешивала что-нибудь на кустах сушиться, она улыбалась им.
— Что ты вытворяешь? — рявкнул вдруг на нее Уилл. — Тебе мало, что вокруг тебя восемь мужиков? Или ты еще и парочку этих хочешь?
— Не будь дураком, Уилл, — сказала она устало. — Я улыбаюсь просто чтобы показать, что у нас нет дурных намерений, как ты, возможно, и сам знаешь.
Уилл продолжал дуться на нее до конца дня, несмотря на то что они поймали достаточно рыбы и хорошо поели вечером, а какую-то часть засолили впрок. Положив вечером детей спать, Мэри немного посидела у огня. Мужчины снова обсуждали, сколько еще осталось плыть, и она не вмешивалась в этот разговор. Чувствуя сильную усталость, она отошла от костра, чтобы облегчиться, прежде чем устраиваться на ночь.
Была чудесная ночь, на небе сияла полная луна. Вместо того чтобы сразу пойти под укрытие, Мэри присела на скалу, чтобы насладиться тишиной. Мэри очень редко удавалось побыть в тишине. С того самого дня, как ее арестовали в Плимуте, вокруг нее всегда был шум и сутолока. Даже в ее хижине в Сиднее ей редко выпадала возможность побыть одной.
На лодке каждый ее жест был на виду у мужчин. Они вежливо отворачивались, когда она облегчалась или мылась, но они находились рядом, лишь в футе от нее. Все время кто-то разговаривал, спорил, пел или храпел. Даже ее тело не принадлежало ей: Эммануэль или был у ее груди, или карабкался на руки, или спал у нее на коленях, а Шарлотта почти все то время, когда не спала, требовала ее внимания. Даже мужчины использовали Мэри как подушку, облокачиваясь на нее.
Глядя на звезды и слушая мягкий плеск волн о берег, Мэри воображала, что она снова в Корнуолле.
