Глаза у него расширяются, он продолжает качать головой, но уже начинает понимать.
— Дела у нас шли всё хуже и хуже. Неприятности в школе, неприятности с соседями, трудности в семье, с друзьями… беда, куда только ни глянь. Крис, только я один не давал им навалиться на тебя, говоря: «У него всё в порядке», а теперь заступиться будет некому. Ты понимаешь?
Он молчит, ошеломлённый. Глаза у него всё ещё следят за мной, но уже начинают дёргаться. Я не вселяю в него силы. Я никогда этого не делал. Я просто убиваю его.
— Тут вины твоей нет, Крис. И никогда не было. Пойми, пожалуйста, это.
В глазах его мелькает какая-то внутренняя вспышка. Затем он закрывает глаза, и изо рта у него вырывается странный крик, какой-то вой как бы издали. Он поворачивается, спотыкается и падает, утыкается головой в землю и начинает кататься, свернувшись в клубок. Слабый ветерок разгоняет туман на траве рядом с ним. Неподалёку садится чайка.
Сквозь туман я слышу визг приближающегося грузовика и меня это ужасает.
— Надо встать, Крис.
Вой становится всё пронзительней, бесчеловечней, как сирена где-то вдалеке.
— Вставай!
Он продолжает выть и кататься по земле.
Теперь я просто не знаю, что делать. Не имею никакого поднятия. Всё кончено. Мне хочется бежать на утёс, но я перебарываю это желание. Мне нужно посадить его на автобус, и тогда можно будет и на утёс.
Сейчас-то все в порядке, Крис.
Это не мой голос.
Я тебя не забыл.
Крис перестает кататься.
Как мог я забыть о тебе?
Крис подымает голову и смотрит на меня. Пленка, сквозь которую он всегда смотрел на меня, на миг пропадает, затем появляется вновь.
Теперь мы будем вместе.
Визг грузовика совсем рядом.
Ну, вставай.
Крис медленно садится и смотрит на меня. Подъезжает грузовик, останавливается, шофер выглядывает, не надо ли нас подбросить. Я качаю головой и машу ему, чтобы ехал дальше. Он кивает, включает скорость, и снова слышен только визг в тумане, а мы с Крисом остаемся одни.
Я набрасываю ему на плечи куртку, Он снова уткнул голову в колени и снова плачет, но теперь это тихий человеческий плач, а не тот странный вой, что прежде. Руки у меня вспотели, и я чувствую, что на лбу выступила испарина.
Немного спустя он воет: «Зачем ты бросил нас?»
Когда?
— В больнице.
Мне ничего не оставалось. Ведь вмешалась полиция.
— И тебя не выпускали?
Да.
— Ну, а почему ты не открывал дверь?
Какую дверь?
— Стеклянную!
Меня просто ударило током. О какой стеклянной двери от говорит?
— Разве ты не помнишь? — продолжает он. — Мы стояли по одну сторону, ты был на другой, а мама плакала.
Я никогда не рассказывал ему об этом сне. Вот почему у меня такой странный голос.
Я не мог открыть стеклянную дверь. Мне велели не открывать ее. Мне приходилось подчиняться.
— Я думал, что ты не хочешь видеть нас, — говорит Крис и смотрит вниз.
Все эти годы у него в глазах стоял ужас.
Теперь я вижу эту дверь. Она в больнице.
Я вижу их в последний раз. Я — Федр, вот кто я такой, и они хотят уничтожить меня за то, что я говорю Правду.
Все сошлось.
Крис снова тихонько плачет. Плачет, и плачет, и плачет. Ветер с океана веет сквозь высокие стебли травы вокруг нас, и туман начинает подыматься.
— Не плачь, Крис. Только дети плачут.
Много времени спустя я даю ему тряпку, чтобы вытереть лицо. Мы собираем вещи и укладываем их на мотоцикл. Туман вдруг внезапно подымается, солнце освещает ему лицо, и я замечаю у него такое выражение, какого еще никогда не видел. Он надевает шлем, затягивает ремешок и смотрит на меня.
— Ты действительно был сумасшедшим?
С чего бы это он спрашивает об этом?
Нет.
Он удивлен, но глаза у него сияют.
— Я так и знал.
Потом он садится на мотоцикл, и мы отъезжаем.
32
Мы теперь едем по прибрежной Мансанита среди кустов с восковыми листьями, мне вспоминается то выражение на лице Криса. Он сказал: «Я так и знал».
Мотоцикл без особых усилий проходит каждый поворот, наклоняясь так, что наш вес всегда проходит сквозь машину, независимо от того, под каким углом к земле она находится. На пути много цветов и удивительных видов, множество поворотов, следующих один за другим, так что весь мир вместе с нами крутится, вертится, вздымается и падает.
«Я так и знал», — сказал он. Теперь мне это вспоминается как один из фактиков, дергающих за конец лески, дающих понять, что он не так уж мал, как мне кажется. Он был у него на уме очень давно. Годы. И все его трудности стали гораздо понятнее. «Я так и знал», — сказал он.
Давным-давно он, должно быть, слыхал что-то, и при его детском недопонимании всё у него смешалось. Именно это всегда говорил Федр, я говорил это, много лет назад, а Крис поверил и всё это время скрывал у себя внутри.
Мы были с ним в таких отношениях, которые никогда полностью не понять, возможно не понять вовсе. Он всегда оставался подлинной причиной того, что меня выписали из больницы. Позволить ему расти самому было бы совсем неправильно. И во сне именно он всегда пытался
