светописцам. Улыбаться… Я понимаю, Калеб немножко грубоват. Я пришлю тебе компаньонку, чтобы научила тебя манерам и немножко… пообтесала. Ну и тебе будет не так скучно. Что еще?
— Не запирайте меня больше на ключ, — попросила Элька.
— Хорошо. Не буду. Иди, Эля. Скоро начнется пресс-конференция, тебе надо к ней подготовиться. Я тоже должен на ней присутствовать, но у меня еще много дел.
Она молча кивнула, встала, шурша платьем, и направилась к двери.
— У тебя красивое имя, — сказал герцог ей вслед. — Откуда?
Она обернулась:
— Когда мамка меня рожала, как раз пустили электростанцию. И в гостинице зажглись первые лампочки. Вот мамка и…
Он больше ничего не спрашивал, и Элька закрыла за собой дверь.
Оказалось, что позировать для светописцев не так уж и приятно: сидишь под яркими лампами неподвижно, пока по шее стекают струйки пота. А перерезать ленточку по случаю открытия новой городской гошпитали тоже небольшое удовольствие: туфли натирают, туго стянутая талия не дает вздохнуть. Неужели все эти нарядные дамы, что точно рыбки плавали в линзе дальновизора, чувствовали себя так же? В «Модной женщине» ничего про это не говорилось. Правда, когда Элька спросила ласковую, прямо сахарную компаньонку, можно ли ей почитать новый выпуск «Модной женщины», та удивилась: «Что почитать, золотко?» Оказывается, она и не слышала о таком журнале.
Компаньонка учила Эльку, что? надо отвечать на тот или иной вопрос и как держать себя за столом, — оказывается, это гораздо сложнее, чем Элька думала. Но когда Элька попросила принести в комнаты печатную машину, компаньонка опять удивилась: «Зачем тебе, деточка?» Элька все-таки настояла и теперь два часа в день лупила по клавишам под диктовку компаньонки, а потом исправляла ошибки, которых было так много, что Элька даже поинтересовалась, нельзя ли ей хотя бы сюда приводить учителей. Стыдно дочке герцога, пускай и незаконной, ходить неученой. Но компаньонка уклончиво ответила: «С осени, ласточка».
Элька была и ласточкой, и золотком, и лапушкой, но ей порой так хотелось услышать мамино «Горе ты мое!». Утешало лишь то, что в далеком поселке мама с близняшками смотрят в дальновизоре на нее, Эльку, и думают, что ей, Эльке, тут хорошо живется.
Элька теперь понимала, что господин герцог вовсе не рад тому, что она нашлась, а, скорее, наоборот, и держит ее при себе, чтобы она не наделала каких-то глупостей, а вовсе не потому, что любит ее. По крайней мере, он с ней честен, думала Элька, а это уже хорошо.
Правда, он часто брал ее с собой, а значит, вовсе не стыдился. Например, только вчера она была с ним на большом приеме в Мусеуме. Элька думала, что ученые — это важные бородатые старики в очках, но ученые были молодыми, видными и смотрели заискивающе. Ничего про ледяных великанов, против Элькиных ожиданий, не говорилось, а говорилось про деньги на строительство нового корпуса Мусеума, на повышение окладов для тех, кто занимается важными для народного хозяйства исследованиями, и о прочих скучных вещах. По окончании приема Элька все-таки спросила герцога, почему ни слова не было сказано о ледяных великанах. Господин герцог ответил, что такие вещи обсуждаются с глазу на глаз и что руководство Мусеума потом нанесет ему отдельный, приватный визит. Элька хотела бы знать, что там будет говориться, во время этого приватного визита, но уже понимала, что ей ничего не расскажут… Государственные дела, как любила повторять ласковая компаньонка, не твоя забота, лапушка.
Но сегодня, зашнуровывая на Эльке корсет (ох и неловко в нем было поначалу!), компаньонка даже не сказала, ради кого Эльке пришлось выпрямлять спину и задерживать дыхание. Она только поспешно и торопливо помогла ей причесаться и повела длинным коридором. Солнечный свет, падающий из высоких окон, выстлал красноватые плашки паркета густыми охристыми квадратами.
В парадной зале, где по стенам висели морские карты и старые картины, все больше темные портреты незнакомых людей, за длинным столом уже сидели несколько человек. Элька узнала министра рыболовства и рыбной промышленности, министра морского транспорта и министра иностранных дел (Элька не раз видела их светописные портреты в газетах), сидящих бок о бок на толстых бархатных стульях, и Калеба с блокнотом за маленьким столиком в углу. Остальных она не встречала, хотя их лица были ей смутно знакомы, тоже по газетным светописным рисункам. Господин герцог в официальной черной паре и с золотым медальоном, который он надевал только в торжественных случаях, сидел во главе стола, но когда Элька, сопровождаемая компаньонкой, вошла, встал, приблизился к ней и усадил рядом с собой. Такого не случалось еще ни разу: сидевшие за столом тоже удивились и перешептывались, склонив друг к другу головы и искоса поглядывая на Эльку.
— Не понимаю, — герцог нервно двигал туда-сюда стакан с водой, — в первый раз за сто лет… Я предпочел бы решать этот вопрос без тебя. Но они требуют твоего присутствия…
— Кто? — шепотом спросила Элька, подбирая шумное платье.
Но господин герцог только вздохнул и ничего не ответил.
Со своего места во главе стола Эльке было видно, что несколько кресел стоят пустые, а на столе перед ними — яркие синие флажки на палочках.
— Идут, идут, — сказал громко министр морского транспорта, и все как-то зашуршали, зашептались, хотя с виду оставались все такими же неподвижными и важными.
Элька вытянула шею — в широко распахнутые, белые с золотом двери вошли высокие люди в черных и синих суконных камзолах, похожих на те, в которых красовались важные господа на темных настенных портретах. Коротко склонив головы, они расселись за столом на местах, обозначенных синими флажками. Один из них сел за пустой столик в углу напротив Калеба и достал папку, переплетенную в рыбью кожу.
— Кто это? — спросила Элька теперь уже у сидящего с ней рядом министра рыбной промышленности.
— Тюлени, — сказал тот тоже шепотом и нервно дернул шеей.
Элька вытаращила глаза. На тюленей гости не походили. То есть увидь она их на улице… Нет, конечно, что-то было немного странное, как бы нечеловеческое в их спокойных, чуть навыкате, карих глазах, но господин министр иностранных дел, например, вообще напоминал старую черепаху — и ничего.
Один из новоприбывших показался Эльке смутно знакомым. Темноволосый и широкоплечий, с гладкими белыми руками, он сидел рядом со старым седым тюленем, грудь которого украшала тяжелая серебряная цепь с тускло светящейся, как бы розоватой жемчужиной. Элька никогда не видела таких больших жемчужин, даже в коллекции Мусеума, куда их водил ректор. Заметив Элькин заинтересованный взгляд, седовласый снял с себя через голову украшение, встал и с поклоном подал его Эльке. Краем уха она услышала, как министр морского транспорта судорожно втянул в себя воздух.
— Что я должна делать? — растерянно спросила Элька герцога.
— Прими, — ответил тот сквозь зубы.
Элька встала и сделала книксен. На сей раз книксен получился без малейшей запинки.
— Я… благодарю вас, — сказала она вежливо, — но это… право, слишком роскошный подарок. Я могу… пожертвовать его Мусеуму?
— Нет, — седовласый улыбнулся и качнул головой, — это личный дар, который вы не вправе передавать кому-либо. Добавлю, что все, что я слышал о вашей красоте и доброте, скорее преуменьшено, нежели преувеличено.
Говорил он в точности как одевался — слегка старомодно, и это ему шло.
— У вас вырос прекрасный цветок, — он обернулся к герцогу и слегка поклонился, — и мы рады возможности напомнить вам о древнем договоре.
Раздался глухой звук: это министр морского транспорта уронил свой стакан с целебной водой, и тот, покатившись по столу и оставив за собой мокрую дорожку, упал на ковер, но не разбился, а встал, опрокинувшись вверх дном, точно детский куличик в песочнице.
Остальные молчали и не двигались. Министр морского транспорта, морщась и отряхиваясь, щелкнул пальцами Калебу, чтобы тот поднес салфетку.
Герцог откашлялся.
