— Да, сэр. Но ведь люди, в сущности, хамелеоны. До тех пор пока с Галвой все было в порядке, никто и рта не раскрывал. Ну а теперь начинаются разговоры…
Полковник Говард взглянул куда-то на потолок и строго приказал:
— Вызовите Браудера!
Штрайтцер набрал номер телефона и распорядился:
— Зайдите к полковнику!
До прихода Браудера Говард молчал.
— Вы меня вызывали, сэр?
— Да, Гарри… Вы сейчас же поедете к Пауэллу и обстоятельно с ним побеседуете о Крулихе… и о Галве…
— Слушаюсь, сэр!
— Имеете самые широкие полномочия.
Браудер кивнул и вышел. На несколько минут в кабинете воцарилась тишина. Штрайтцер уже совсем не походил на туза разведслужбы. С его лица исчезло даже выражение уязвленности. Сейчас это был хмурый человек, лишенный иллюзий и надежд.
— Боюсь, мистер Говард, — сказал он негромко, — что вам придется искать нового шефа этого филиала.
— Понимаете, Вольфганг, — так же тихо ответил Говард, и, видимо, в это мгновение произошло чудо — в его голосе появились неподдельные человеческие нотки, — на карту поставлена не только должность шефа этого филиала… Все будет в порядке, если удастся операция «Утренняя звезда» и мы сумеем взять Райн.
43
Инспектор Майер давно подготовил кабинет для беседы и начал четвертую партию шахмат с комиссаром Вольманом:
— Вы прозевали пешку, герр комиссар.
Вольман отодвинул шахматы и взглянул на часы:
— Я, кажется, прозевал что-то другое, Майер. Эта женщина едет в клинику, видимо, через Париж. Она должна уже быть там, даже если бы шла пешком.
Майер на это возразил:
— У женщин, видно, существует какое-то особое чутье…
— Да перестаньте! — нервно перебил его комиссар. — Лучше позвоните в клинику.
Инспектор Майер, не дожидаясь новых указаний, набрал номер и, положив телефонную трубку, пожал плечами:
— По-прежнему ничего.
Но не успел он отойти от стола, как зазвонил телефон. Он взял трубку и, повернувшись, обратился к Вольману:
— Это вас, герр комиссар… Фридман…
Комиссар проворно встал:
— Слушаю… Да… Оставьте там кого-нибудь и приезжайте сюда с этим типом…
Инспектор Фридман приехал довольно быстро. И если инспектор казался спокойным, то лысый портье, которого он привез с собой, заметно нервничал.
— Я протестую, герр главный комиссар…
— Давайте без главного! — осадил его Вольман.
— Слушаюсь, герр комиссар, — быстро кивнул портье, которого три тысячи долларов, лежавшие в кармане, жгли, как раскаленные угли. — Я — Берт Гуттман, и я совершенно ни в чем не виноват!
— Здесь мы все невиновные, — бросил Майер.
Гуттмап огляделся вокруг:
— Это все случайность… непредвиденная случайность, поверьте мне!
— Случайности обычно бывают непредвиденными, герр Гуттман. Покажите-ка ваши карманы! — обратился к нему комиссар.
Портье быстро выложил на стол содержимое своих карманов, забыв, правда, вынуть конверт с долларами.
— Пожалуйста, герр комиссар.
Комиссар взглянул на Фридмана, тот подошел к Гуттману и профессионально обыскал его. Конверт с деньгами он, разумеется, не пропустил, да и стодолларовую купюру тоже.
— Ну, теперь все, — сказал Фридман и пересчитал деньги. — Три тысячи сто долларов…
Взглянув на конверт с фирменной надписью: «Кенигсгоф», он заметил:
— Конверт из отеля…
— Вам уже не стоит спешить, господин Гуттман, — объявил Вольман.
— Это все ошибка, господа, — бубнил портье, — я бедный человек и все свои сбережения перевел в валюту. Я по глупости думал, что доллар — твердая валюта, но теперь, когда его курс внезапно упал, я хотел доллары поменять на швейцарские франки…
Гуттман помолчал, чтобы посмотреть, какое впечатление произведут на присутствующих его слова. И очень скоро убедился, что все было напрасно.
— Итак, мы, кажется, добрались уже до Швейцарии, герр комиссар, — произнес Фридман. — Герр Гуттман сделал несколько ошибок. Первую он совершил, сказав мне, что видел Дулард — так сейчас зовут Райн, — когда она шла в бар… Шла, по его словам, без вещей, однако в номере мы ее вещей не обнаружили. А приехала она с вещами! Другую ошибку он допустил, когда сказал, что выходил на кухню и в умывальную комнату. Его коллега подтвердил, что он отсутствовал более получаса… На кухне он действительно был, но прошел не задерживаясь. Насчет умывальной комнаты я ничего установить не мог, но самое большее, насколько он мог там задержаться, это минут на пятнадцать. Так что ему следует объяснить, чем он занимался в оставшееся время… А третью ошибку герр Гуттман совершил прямо сейчас. Отель «Кенигсгоф» выдает эти конверты с золотой короной, — он указал на конверт с долларами, — только для особых номеров. Это, разумеется, самые дорогие номера… а фрау Дулард сняла самый дорогой номер отеля.
— Что вы скажете теперь? — спросил Гуттмана комиссар. — У вас два выхода: сказать правду и вернуться в отель или все отрицать — и тогда мы вас задержим здесь. Каково будет ваше решение, герр Гуттман?
Лысый шантажист не был наивным человеком. С тем, что ему придется расстаться с отелем «Кенигсгоф», он уже смирился. Но расстаться с тремя тысячами долларов — нет, с этим он смириться не мог. Он понимал, что призывы комиссара к признанию обычный трюк. Если он не признается, то получит год, а если признается, то получит два года, да еще лишится долларов. Никто не сможет доказать его вину, а хороший адвокат сумеет его вытащить.
— Я ни в чем не виноват, герр комиссар, а деньги — мои! — решительно заявил он.
— Уведите его, Майер! — приказал комиссар. — В камеру!
Гуттман обратил взор к потолку и торжественно изрек:
— Я подвергаюсь насилию, господа… Но с этого момента я буду давать показания только в присутствии моего адвоката.
— Да… — произнес Фридман. — Он вам только подтвердит, что вы ничего не выигрываете от того, что пытаетесь доказать, будто деньги ваши. Потому что все эти доллары… — взял он пальцами несколько стодолларовых банкнотов и, приподняв их, снова бросил на стол, — уважаемый герр Гуттман, фальшивые! Понимаете, фальшивые! — Фридман сделал драматическую паузу и продолжал: — Мы ведь разыскиваем эту женщину за распространение фальшивых денег, ясно вам? Поймите, если криминальная полиция разыскивает женщину, которая меняет имена и проживает в таких отелях, как «Кенигсгоф», тут может быть только два варианта — наркотики или фальшивые деньги, и ничего другого. Теперь мы, разумеется,
