парень… Руководитель группы заверяет, что было сделано все возможное, чтобы найти их, но ребята сами не хотели, чтобы их нашли…»
Не нашли… Как можно было уехать без них, ведь Иван совсем ребенок, хотя и пытается казаться взрослым мужчиной?.. И почему он сказал Марцеле, что приедет завтра? Он должен ехать туда немедленно: не может он оставить ее одну в таком состоянии… Но ведь он только что говорил Марцеле, что дома от него сейчас все равно не будет никакой пользы, а здесь ему надо закончить важное дело. Какой же он идиот! Если сейчас он кому-нибудь нужен, так это Марцеле, так же, как она нужна ему, а они оба — Ивану. Что же случилось с ребятами? Почему они опоздали к автобусу? Они не могли эмигрировать, это глупость, которой руководитель отряда пытается прикрыть свою нераспорядительность. Если бы ребята хотели остаться, они по крайней мере взяли бы свои вещи, а их багаж лежал в автобусе…
— Добрый вечер, товарищ подполковник, — обратился к нему Петр Черник, который в этот момент подошел к ресторану. — Решили подышать свежим шумавским воздухом? Да что с вами? Вы плохо себя чувствуете? Может, позвать врача?
— Нет, благодарю вас, сейчас все будет нормально. Идите, пожалуйста, в ресторан, я туда тоже приду.
Черник вошел в зал, а через несколько минут там был уже и Гумл. Бледность с его лица сошла. Лишь непривычная молчаливость выдавала потрясение, которое обрушилось на подполковника.
Через тридцать минут он со своими помощниками выехал на Доброводицкий полигон. По дороге Гумл мысленно переносился в Прагу, в их уютную квартиру, где в кресле у стола, на котором стоит ваза с, букетом красных роз, сидит с заплаканными глазами его жена Марцела.
17
Было тридцать минут пополуночи. Доктор Дворжачек сидел в больничном кресле в дежурной комнате, уверяя себя, что во время дежурства самое разумное не смотреть на соблазнительную кровать, как это делают мудрые люди, которые не обращают внимания на вещи, им недоступные. За последние три часа он уже дважды пытался лечь. И каждый раз, как только закрывал глаза, звонил телефон и сестра вызывала его в палату.
Первый раз это случилось после двадцати двух часов. Он пошел посмотреть на больного, который в тот день поступил с подозрением на прободную язву желудка. И хотя рентгеновские снимки не подтвердили этот диагноз, но в то же время и не опровергли его. Карел Земанек, как звали нового пациента, регулярно получал предписанные лекарства. Дежурная сестра тщательно контролировала давление, пульс, температуру. И вдруг она заметила, что все эти показатели стали резко изменяться. Сестра Либуше была в отделении самой опытной и старалась без причины не вызывать врача, но на этот раз она позвонила Дворжачеку и попросила прийти к больному. Доктор внимательно осмотрел его, но принял решение от операции пока воздержаться. Следующие полчаса подтвердили правильность этого решения. Пульс, давление и температура пришли в норму, больной спокойно заснул.
За пятнадцать минут до того, как часы начали отсчитывать новый день, доктор Дворжачек опять прошел в палату и осмотрел Милоша Гавличека, которому во вторник оперировали толстую кишку. Гавличек и в эту ночь никак не мог заснуть, просил сестру, чтобы она сделала ему успокаивающий укол, так как именно ночью боли у него усиливались.
В данном случае хирург мог высказать свое мнение по телефону, но решил посмотреть на больного. По пути он еще раз остановился у постели Карела Земанека и еще двух пациентов, для которых, как он полагал, ночь будет неспокойной. Одним из этих двоих был Ян Кобес.
Как и предполагал врач, больной не спал. Он лежал с открытыми глазами, наблюдая за причудливой игрой теней на потолке палаты, вызываемой уличным освещением. Высокая температура, бесспорно, обостряла его воображение, отчего тени на потолке вдруг принимали очертания бутонов цветов, которые он гранил на блюде перед уходом со стекольного завода. Тут же вдруг возникла голова бродячей собаки Борки, которую он несколько недель назад нашел в лесу, около замка, и привел домой, где уже жили две дворняжки: Белина и Пайд. Наверное, об этих собаках Ян и думал, когда над его кроватью склонился Дворжачек.
— Как вы себя чувствуете? — тихо спросил врач, заметив, что больной не спит.
— Хорошо.
— Очень болит?
— Сейчас уже не так, как вечером.
— Эта ночь вам еще покажется длинной, зато завтра вы будете чувствовать себя лучше.
— Эти трубки… Вы не могли бы их вытащить?
— Как только будет можно, мы это сразу сделаем. Я знаю, лежать с ними неудобно, но пока это необходимо. Вам делали вечером укол со снотворным?
— Да, но лекарство уже не действует. Час назад я проснулся и не могу уснуть.
— Хорошо, я скажу сестре, чтобы она сделала вам еще один; укол. Спокойной ночи.
От Яна Кобеса доктор перешел к Мартину Фрелиху, которому не помогло хирургическое вмешательство. Врачи уже сообщили родственникам, что положение тяжелое, и делали все возможное, чтобы облегчить страдания больного. Сейчас он спал, но его прерывистое дыхание не предвещало ничего хорошего.
Было уже за полночь…
Дворжачек сидел в дежурной комнате с книгой в руках, которую так и не открыл, и думал о молодом пациенте с Шуманы. Все говорило за то, что самое худшее у него позади. Как ни странно, но факт…
Если бы в среду кто-нибудь спросил доктора, каковы шансы у этого парня, он бы не раздумывая ответил: минимальные. Действительно, состояние его надежды не внушало, хотя в операционной сделали все возможное. В таких случаях остро сознаешь, как несовершенна медицина. Они остановили внутреннее кровотечение, провели резекцию поврежденных печени и селезенки, удалили желчный пузырь и почку. Если бы можно было сохранить эту почку, хирург чувствовал бы себя спокойнее…
Но, наверное, надо быть довольным и сегодняшним состоянием больного. Парень будет жить. Без почки, но будет жить, а вот пограничник из восьмой палаты, которого он оперировал за несколько часов до Кобеса, умер. Хотя у него был обычный аппендицит. Больной умер, прежде чем врачи успели что-нибудь сделать для его спасения. Они оказались бессильны, так как неожиданно отказали почки. И никто не может сказать, что же явилось первопричиной этого. Да, много еще «белых пятен» в медицине. Их больше, чем иногда признают сами врачи в предполагают непосвященные. Поэтому в медицинской практике возникает столько драматических ситуаций.
Дворжачек вдруг удивился своим мыслям. «Ай-ай-ай, о чем это я думаю?» — спросил он себя. А ведь совсем недавно он говорил одному пиротехнику абсолютно противоположное. Когда же это было? Три дня назад! Что он тогда говорил Гумлу? «… Если бы вы занимались медициной серьезно, то в подобной операции не увидели бы ничего необыкновенного». Теперь эти утверждения ему не кажутся достаточно убедительными. От них исходит дух высокомерия, а оно никогда не доводило до добра. Что об этом говорил профессор Вондрачек? Высокомерие — источник всех ошибок и неприятностей в медицине. Вот и в его утверждении, будто в медицине нет ничего необыкновенного, кроется ошибка. Или правильнее сказать — глупость? А к чему он это, собственно, говорил? Ах да, он хотел доказать пиротехнику, что в его профессии чаще встречаются опасные и драматические ситуации, чем в работе хирурга. Но ему это не удалось, так ведь? Он, доктор Дворжачек, говорил глупости! В медицине гораздо больше драматических моментов, чем в любой другой профессии. И это понятно, потому что медикам всегда приходится решать проблемы здоровья человека, а часто и его жизни. Взять, например, три прошедших дня…
Доктор Дворжачек встал, чтобы приготовить себе кофе. Он живо представил, как во вторник утром делали операцию Милошу Гавличеку.
Операция продолжалась около двух часов. И большую часть этого времени группа врачей находилась в напряжении: решался вопрос, удастся ли им хирургическим путем исправить прободение толстой кишки у двадцатилетнего офицера-спортсмена или ему до конца жизни придется ходить с искусственным выводом
