- Новые: с полгода как купил. Посмотри, пожалуйста; сегодня некогда, а завтра.
- Мне до завтра нельзя остаться.
- Ну, полно, Савелий, погости, братец; скажи-ка лучше, здорова ли соседка твоя Клеопатра Николаевна?
- Я ее не видал. А ваша Анна Павловна?
- Больна, братец; должно быть, простудилась. Хилая она ведь такая.
- И очень больна? - спросил Савелий.
- Да, лежит.
'Увижу ли я ее, - подумал Савелий, - придется ночевать. Авось, утром выйдет'.
- Кто там? - закричал Мановский, услышавши небольшой шум.
Вместо ответа в комнату вошел Иван Александрыч, бледный, на цыпочках, как бы удерживая дыхание.
- А, ваше сиятельство! - сказал хозяин. - Прошу покорнейше пожаловать. Сколько лет, сколько зим не видались.
Мановский был в очень добром расположении духа.
Но Иван Александрыч вместо ответа только кланялся.
- Что это вы такие пересовращенные? Уж не уехал ли ваш дядюшка?
- Никак нет-с. Его сиятельство еще долго проживут.
- Благодарение господу!.. Садитесь, батюшка Иван Александрыч.
Иван Александрыч сел.
- Расскажите-ка нам, что поделывает ваш сиятельнейший дядюшка, каково поживает, каково кушает?
- То есть каково здоровье его сиятельства?
- Да, хоть каково здоровье?
- Очень хорошо-с.
- Благодарение господу! Да сохранит он его на долгие дни.
Иван Александрыч переминался.
- Я имею вам, Михайло Егорыч, нечто сказать, - проговорил он нетвердым голосом.
- Мне?.. А что бы такое?..
- Я могу сказать только один на один.
- Странно!.. Уж не хотите ли у меня для дядюшки попросить денег взаймы? Вперед говорю: не дам.
- У его сиятельства у самих денег целые горы.
- Так что бы такое это было?
- При людях не могу, Михайло Егорыч, ей-богу, не могу...
- При людях не можете?.. Делать нечего... выдь, брат Савелий, пройди к жене в спальню... Знаешь, где?
- Знаю, - сказал Савелий, обрадованный случаем повидаться с Анной Павловной, и вышел.
- Ну, говорите, - сказал Мановский.
Иван Александрыч медлил; лицо его было бледно, руки и ноги дрожали.
- Да что это с вами? - спросил Задор-Мановский, видя смущение его.
- Михайло Егорыч, - начал, наконец, дрожащим голосом Иван Александрыч, - я дворянин; не богатый, но дворянин; понимаете, в душе дворянин!
- Черт вас знает, что у вас там в душе? - сказал Мановский, которого начинали бесить загадочные речи соседа.
- В душе у меня сердце, Михайло Егорыч, - продолжал тот. - Я дворянин... мне горько, когда другого дворянина обижают.
- Что за околесица: дворянин... дворянина обижают!.. Да что вы такое городите?
- Михайло Егорыч! Вы не знаете, а вас обижают.
- Меня обижают? Кто меня обижает?
- Валерьян Александрыч Эльчанинов, - отвечал Иван Александрыч.
- Эльчанинов... Да вам кой черт на бересте это написал? - сказал, покрасневши, Мановский, думая, что Иван Александрыч хочет говорить про происшествие у вдовы.
- Я сам видел, Михайло Егорыч.
- Сами видели... да где же и что вы видели?
- Видел их вместе.
- Где вместе?
- Здесь, в поле, и, кажется, целовались.
При последних словах досада и беспокойство показались на лице Мановского.
- Да по кой черт в поле-то они сюда зашли? - спросил он.
- Видно, так согласились; я их нашел вдвоем и после с ней пришел сюда в Могилки.
- Сюда? Да сюда зачем же?
- Она меня пригласила к себе.
- Ну, так вы к ней бы и шли.
- Я и пришел к ним.
- Как пришел к ним? Да ведь кто вас пригласил?
- Анна Павловна-с...
- Жена моя? - произнес Мановский.
- Супруга ваша-с, - отвечал Иван Александрыч.
- Да ее-то где вы видели?
- Я вам докладывал, что я их видел в поле с Валерьяном Александрычем.
- Так это жена моя была... Ты ее видел с Эльчаниновым? - начал глухим голосом Мановский, приподнимаясь с дивана, и глаза его налились кровью и страшно взглянули на Ивана Александрыча, который ни жив ни мертв сидел на стуле и не мог даже ничего отвечать.
- А, милостивая государыня, - сказал Мановский, переломивши первое движение гнева, - так вот ты чем больна? Эй! - закричал он.
Явился лакей.
- Пошли сюда барыню, сейчас же... сию секунду.
Иван Александрыч поднялся со стула.
- Прощайте, Михайло Егорыч, - проговорил он тихим голосом.
- Сидите, вы мне нужны, - сказал Мановский повелительным голосом.
Иван Александрыч сел, и после нескольких минут молчания в гостиную вошла Анна Павловна, с довольно веселым лицом: она сейчас получила письмо от Эльчанинова. Вслед за ней вошел и Савелий.
- Поди сюда ближе, - сказал Мановский. - Этот человек, - продолжал он, указывая на Ивана Александрыча, - говорит, что видел тебя с любовником в здешнем поле... уличи его, что он лжет.
Смертная бледность покрыла лицо бедной женщины; дыхание остановилось у ней в груди.
- Вы, Иван Александрыч... - начала она, но голос ее прервался.
- Говорят тебе, оправдывайся, или я тебя убью! - заревел Мановский и схватил ее одной рукой за ворот капота, а другой замахнулся. В первый еще раз поднимал он на жену руку. Негодование и какое-то отчаяние отразилось на бледном ее лице.
- Он не лжет, я люблю того человека и ненавижу вас! - вскричала она почти безумным голосом, и в ту же минуту раздался сильный удар пощечины. Анна Павловна, как пласт, упала на пол. Мановский вскочил и, приподняв свою громадную ногу, хотел, кажется, сразу придавить ее; но Савелий успел несчастную жертву схватить и вытащить из гостиной. Она почти не дышала.
- А! - ревел Мановский. - Так ты так-то!.. - и обратился было к Ивану Александрычу, но тот уж скрылся и, что есть силы, гнал на беговых дрожках в Каменки.
- Люди! - произнес Мановский, как бы обеспамятев от гнева и садясь на диван.
В комнату вошел бледный лакей.
- Сейчас выгнать ее из моего дома! - сказал он каким-то страшно спокойным голосом.
