В дверях показался Савелий.
- Михайло Егорыч, вспомните, что вы делаете! - сказал он. - Куда пойдет Анна Павловна?
- К черту! Пускай идет к любовнику.
- Бог вас накажет, Михайло Егорыч, вы и себя и ее губите.
Мановский не отвечал.
- Малой! - крикнул он.
В комнату явился прежний лакей.
- Выгнали ли?
- Барыня лежит в обмороке, - произнес робко лакей.
- Вытащить ее на руках! - проревел Мановский.
- Михайло Егорыч, - произнес Савелий.
- Убирайтесь к черту! - продолжал Мановский.
- Михайло Егорыч! Я на вас донесу предводителю!
- Хо-хо-хо! Ах ты, лапотник! Пошел вон!
- Вспомните, Михайло Егорыч, бога! Не раскайтесь! - сказал Савелий и вышел.
Через несколько минут страшная сцена совершилась на могилковском дворе. Двое лакеев несли бесчувственную Анну Павловну на руках; сзади их шел мальчик с чемоданом. Дворовые женщины и даже мужики, стоя за углами своих изб, навзрыд плакали, провожая барыню. Мановский стоял на крыльце; на лице его видна была бесчувственная холодность. Мщение его было удовлетворено. Он знал, что обрекал жену или на нищету, или на позор. Между тем двое слуг, несших Анну Павловну, прошли могилковское поле и остановились.
- Уж не умерла ли она?
- Боюсь, Сеня, дальше-то идти; положим здесь, авось, опомнится и добредет куда-нибудь...
- Да только бы опомнилась.
- Ну, так класть, что ли? Лучше ночью можно сбегать сюда.
В это время из опушки леса вышел Савелий.
- Оставьте, братцы, ее, - сказал он, - как опомнится, я доведу ее куда-нибудь.
- Доведите, Савелий Никандрович, - сказали лакеи, - мы уж в той надежде будем.
Они сложили свою ношу. Мальчик положил возле небольшой чемодан.
- Прощайте, матушка Анна Павловна, - сказал Сенька, целуя бесчувственную руку госпожи.
Все они отправились в обратный путь. Савелий один остался с Анной Павловной. Что было ему делать? Куда отвести? К кому-нибудь из соседей? Он знал, что все ее не любят и не дадут прибежища, тем более, когда узнают причину ее изгнания. К Эльчанинову? Но это было... Он холостой человек, он любовник ее: скажут, что она убежала к нему. К себе? Не все ли это равно, что к Эльчанинову. Отвести ее к графу и просить его покровительства и защиты? Это казалось ему всего лучше. А что скажет Эльчанинов? Да и куда захочет она сама?
Размышления его были прерваны стоном, вырвавшимся из груди Анны Павловны. Она опомнилась и приподнялась с земли.
- Где я? - проговорила страдалица, обводя вокруг себя мутным взором.
- Здесь, со мной, Анна Павловна, - сказал Савелий.
- Здесь... Где здесь? Мне помнится, он кричал на меня... он хотел убить меня.
- Да-с... - отвечал Савелий; на глазах его навернулись слезы. - Но теперь вы, однако, успокойтесь: вам лучше. Пойдемте.
- Идти - куда? Домой?
Савелий ничего не отвечал.
- Куда же мы пойдем? Я не пойду домой. Мне страшно.
- Мы не пойдем в Могилки, - отвечал Савелий.
- Куда же идти?
- Мы пойдем... куда вы захотите.
- Погодите... Я понимаю... муж меня выгнал, он не убил меня, а только выгнал, и за что? За то, что я сказала, что люблю этого человека... Что же? Ведите меня к нему. Я хочу его видеть, хочу рассказать ему, как меня выгнал муж за него. Ведите меня, я давно его не видала, я обманула его.
- Но, Анна Павловна, как же это?.. Неприлично, - возразил было Савелий.
- Ведите меня к нему: у меня никого, кроме него, нет! Бога ради, ведите! - воскликнула бедная женщина, почти вставая перед Савельем на колени.
- Ну, суди меня бог, - проговорил он, махнув рукою, и потом поднял ее и почти на руках понес в Коровино к Эльчанинову.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Прошло два месяца после того дня, как в Могилках разыгралась страшная драма. Она исключительно была предметом разговоров всех соседей. В настоящее время их удивляло то странное положение, в котором держали себя лица, заинтересованные в этом происшествии, которое рассказывалось следующим образом: Анна Павловна еще до замужества вела себя двусмысленно - причина, по которой Мановский дурно жил с женою. Граф, знавший ее по Петербургу и, может быть, уже бывший с нею в некоторых сношениях, приехав в деревню, захотел возобновить с нею прошедшее, а потому первый приехал к Мановскому. Михайло Егорыч, ничего не подозревая, собственно, насчет графа, отпустил ее в Каменки одну. Но Анна Павловна отвергнула на этот раз искание графа, потому что уж любила другого, молодого, Эльчанинова. Граф из ревности велел присматривать за нею Ивану Александрычу, который застал молодых людей в лесу и сказал об этом Мановскому. Михайло Егорыч, очень естественно, вышел из себя и сказал сгоряча жене, чтоб она оставила его дом, и Анна Павловна, воспользовавшись этим, убежала к своему любовнику, захвативши с собою все брильянтовые вещи, с тем чтобы бежать за границу, - самое удобное, как известно, место для убежища незаконных любовников. До сих пор все это было очень понятно; но далее становились в тупик самые проницательные умы. Анна Павловна не уезжала за границу, а жила, к стыду и поношению своего мужа, в усадьбе Эльчанинова. Михайло Егорыч, человек с амбицией, все это терпел и допускал ее жить невдалеке от него. С часу на час ожидали все с его стороны какого-нибудь решительного поступка; но он не предпринимал ничего и никуда не выезжал. К нему же ехать никто не смел. Не менее того удивлял и граф. Вместо того чтоб бросить и забыть изменившую ему Анну Павловну, он везде и всем ее хвалил и совершенно извинял и оправдывал ее поступок и, при всей своей деликатности, называл Мановского мерзавцем.
Между тем как в обществе ожидали с таким нетерпением развязки, менее всего, кажется, думали о своем положении главные действующие лица. Почти целые сутки после страшной катастрофы Анна Павловна находилась в каком-то бесчувственном состоянии. Наконец, к ней возвратилось сознание, и первый человек, которого она увидела и узнала, был бледный и худой Эльчанинов. Она настоятельно просила рассказать ей обо всем случившемся. Эльчанинов повиновался. Выслушав рассказ, она протянула руку к своему покровителю и со слезами благодарила за данное ей убежище.
- Анна! - вскричал в исступлении Эльчанинов. - Сам бог вырвал тебя из рук злодея и отдал мне. Ты навеки моя и должна мне принадлежать, как собственность.
- У меня никого нет, кроме тебя. Я хочу и должна принадлежать тебе! сказала бедная женщина и без борьбы, без раскаяния бросилась в пропасть, в которую увлекал ее энергический, но слабый и ветреный человек. Но, как бы то ни было, с этой минуты для них началось блаженство. Целые дни проходили незаметно: они гуляли по полям, с лихорадочным трепетом читали и перечитывали, какие только были у них
