- Я теперь пойду туда, позовите его ко мне; я ему имею кой-что сказать.
Проговоря это, Мановский встал и ушел.
- О чем это с вами говорил Михайло Егорыч? - спросила Клеопатру Николаевну Симановская, давно уже обмиравшая от любопытства.
- Все по этой проклятой опеке, - отвечала вдова.
- А о жене ничего не говорил?
- Отвяжитесь вы, бога ради, с этой женой, - отвечала Клеопатра Николаевна, которая после разговора с Мановским была не в духе.
- Ах, как интересно знать, что он думает о жене, - произнесла Симановская.
- Спросите его сами.
- Сохрани бог!
- Напрасно, я бы советовала...
- Я могу обойтись и без ваших советов! - возразила, вспыхнувши от досады, Симановская, и затем обе дамы замолчали. Клеопатра Николаевна, посидев немного, вышла в диванную и прошла в девичью, где, поздоровавшись с целою дюжиною горничных девушек и справившись, что теперь они работают, объявила им, что она своими горничными очень довольна и что на прошлой неделе купила им всем на платья прехорошенькой холстинки. После того она снова вернулась в гостиную и, подошедши к дяде, который с глубоким вниманием слушал графа, ударила его потихоньку по плечу. Старик обернулся.
- Вас спрашивают, mon oncle![15].
- Зачем, душа моя?
- Нужно-с.
Старик, извинившись перед графом, пошел было в диванную.
- В кабинет, mon oncle.
- Завертела ты меня, - говорил старик, повернувшись.
- Я люблю командовать! - проговорила, как бы ни к кому собственно не обращаясь, Клеопатра Николаевна.
- Право? - спросил граф, весьма хорошо понявший, что эта фраза сказана была собственно для него.
- Очень... Однако я у вас отняла слушателя, позвольте мне занять его место, - сказала Клеопатра Николаевна, вставая на место дяди.
- Вы очень снисходительны, сударыня, - сказал граф с улыбкою, - мы говорили о весьма скучном для молодой дамы предмете.
- О каком же это?
- О хозяйстве.
- Ах, боже мой! Я очень люблю сельское хозяйство, хочу даже у себя сделать эту шестипольную систему. Это очень удобно и выгодно. - Клеопатра Николаевна, видимо, хотела похвастать перед графом своими агрономическими сведениями.
- Ба!.. Да вы большая агрономка, - сказал граф.
- Нет! Я только деревенская жительница.
- У Клеопатры Николаевны всегда родится прекрасный хлеб! - заметил Уситков.
- Это в новом вкусе, - заметил граф, - молодая, прекрасная и образованная хозяйка.
- Благодарю, граф, за насмешку.
- Почему ж такая недоверчивость к моим словам?
- Недоверчивость?.. - повторила с довольно милой гримасой вдова. Мужчинам нельзя доверять не только в важных вещах, но даже и в пустяках.
- Я принадлежу к старому поколению.
- Это все равно: никому нельзя доверять, и я одному только человеку в жизнь мою верила.
- А именно?
- Моему мужу.
- А теперь?
- А теперь никому не верю, не верила и не буду верить.
- Это ужасно!
- Ничего нет ужасного!.. 'Я мертвецу святыней слова обречена!'[11] произнесла с полунасмешкою Клеопатра Николаевна и хотела еще что-то продолжать, но в это время вошел хозяин с озабоченным и сконфуженным лицом. Он значительно посмотрел на Клеопатру Николаевну и подошел к графу.
- Вы не докончили вашей мысли, - сказал Сапега замолчавшей Клеопатре Николаевне.
- Нет, я все сказала, - отвечала та, взглянув искоса в залу и увидев входящего Мановского. - Теперь мое место опять займет дядюшка.
С этими словами Клеопатра Николаевна отошла, села на прежнее место и начала разговаривать с Уситковой. Михайло Егорыч подошел к толпе мужчин, окружавшей графа, и, казалось, хотел принять участие в разговоре. Но Сапега отошел и сел около дам. Он много шутил, заговаривая по преимуществу с Клеопатрой Николаевной, которая, впрочем, была как-то не в духе. Мановский уехал, поклонясь хозяину и графу и сказав что-то на ухо Клеопатре Николаевне. Вдова, по отъезде его, сделалась гораздо веселее и любезнее и сама начала заговаривать с графом, и вечером, когда уже солнце начало садиться и общество вышло в сад гулять, граф и Клеопатра Николаевна стали ходить вдвоем по одной из отдаленных аллей.
- Отчего вы нам, граф, не дадите бала? - сказала она.
- У меня нет хозяйки! - возразил граф.
- Ах, боже мой! Каждая из нас готова с радостью принять на себя эту обязанность.
- Например, если я вас попрошу?
- С большим удовольствием, только сумею ли? Впрочем, вы меня научите.
- Я буду сам вас слушаться.
- Желала бы хоть ненадолго повелевать вами.
- Скоро соскучитесь; старики, как дети, скоро надоедают.
- Их не надобно дразнить.
- А каким образом вы это сделаете? - спросил граф.
- Очень просто: надобно их, как и детей, то пожурить, то приласкать, отвечала вдова.
- Вы опасная для стариков женщина! - проговорил Сапега.
- И они для меня опасны!
- Желал бы убедиться в том.
- Испытайте. Но, впрочем, вам невозможно, вы не старик! - объяснила Клеопатра Николаевна.
Граф посмотрел на нее: не совсем скромное и хорошего тона кокетство ее, благодаря красивой наружности, начинало ему нравиться. В подобных разговорах день кончился. Граф уехал поздно. Он говорил по большей части со вдовою. Предпочтение, которое оказал Сапега Клеопатре Николаевне, не обидело и не удивило прочих дам, как случилось это после оказанного им внимания Анне Павловне. Все давно привыкли сознавать превосходство вдовы. Она уехала вскоре после графа, мечтая о завтрашнем его визите.
Хозяин после разговора с Мановским был целый день чем-то озабочен. Часа в два гости все разъехались, остался один только исправник.
- Вы, Алексей Михайлыч, изволите сегодня быть как будто расстроены! сказал он, видя, что предводитель сидел, потупя голову.
- Будешь расстроен, - отвечал старик, - неприятность на неприятности.
- Что такое глумилось?
- Как что? Видели, сокол-то приезжал.
- Какой?
- Мановский, господи боже! Что это за человек!
- Да что такое? - повторил исправник, сильно заинтересованный.
- Просит у меня... да вы, пожалуйста, никому не говорите... просит, дай ему удостоверение в дурном поведении жены. Хочет производить формальное следствие и хлопотать о разводе. Вы, говорит, предводитель, должны знать домашнюю жизнь помещиков! А я... бог их знает, что у них там такое!.. Она
