- Да разве это не все равно? - сказала она.
- Нет, не все равно.
- Ну, люби меня, пожалуй, как хочешь!.. - проговорила, наконец, Елена, но лица своего по-прежнему не обращала к нему.
- Я сегодня, - говорил, как бы совсем обезумев от радости, князь, видел картину 'Ревекка', которая, как две капли, такая же красавица, как ты, только вот она так нарисована, - прибавил он и дрожащей, но сильной рукой разорвал передние застежки у платья Елены и спустил его вместе с сорочкою с плеча.
- Что ты, сумасшедший? - было первым движением Елены воскликнуть.
Князь же почти в каком-то благоговении упал перед ней на колени.
- О, как ты дивно хороша! - говорил он, простирая к ней руки.
Елена пылала вся в лице, но все-таки старалась сохранить спокойный вид: по принципам своим она находила очень естественным, что мужчина любуется телом любимой женщины.
- А что, если ты... - заговорила она, кидая на князя взгляд, - не будешь меня любить так, как я хочу, чтоб меня любили?
- Буду, как только ты желаешь, но ты меня разлюбишь сама!
- За что же я тебя разлюблю?.. Разве ты знаешь причину тому?
- Никакой я не знаю, но можешь разлюбить. Постой!.. - воскликнул князь и встал на ноги. - Если ты разлюбишь меня или умрешь, так позволь мне застрелить себя... из этого револьвера... - прибавил он и раскрыл перед Еленой ящик с оружием.
- Изволь! - отвечала та, смеясь.
- Напиши это чернилами на крышке.
- Зачем же писать? - спросила Елена.
- Непременно напиши, я хочу этого.
- Но что ж я писать буду?
- Напиши, что 'позволяю князю Григорову, когда я разлюблю его, застрелиться, такая-то'.
Елена написала.
- Ну, теперь я доволен! - проговорил князь и стал снова перед Еленой на колени.
V
Весеннее солнце весело светило в квартиру госпожи Жиглинской. Сама Елизавета Петровна сидела на этот раз в гостиной, по обыкновению своему сохраняя весьма гордую позу, а прямо против нее помещался, несколько раз уже посещавший ее, Елпидифор Мартыныч, раздушенный, в новом вицмундире, в чистом белье и в лаковых даже сапогах. Он всегда ездил к Жиглинским прифранченный и заметно желал встретиться с Еленой, но ни разу еще не застал ее дома. Елизавета Петровна, очень обрадовавшись приезду этого гостя, не преминула сейчас же начать угощать его кофеем, приятный запах от которого и распространился по всем комнатам. Довольство в доме Жиглинских с тех пор, как Елена сделалась начальницей заведения, заметно возросло; но это-то именно и кидало Елизавету Петровну в злобу неописанную: повышение дочери она прямо относила не к достоинствам ее, а к влиянию и просьбам князя. 'А, голубчик, ты этими наградами по должности и думаешь отделаться?!. Нет, шалишь!' - рассуждала она все это время сама с собой, и Елпидифор Мартыныч приехал к ней как нельзя более кстати, чтобы излить перед ним все, что накипело у нее на душе.
- Да, времена, времена!.. - говорила она, и нахальное лицо ее покрылось оттенком грусти.
- К-х-ха! - откашлянулся ей в ответ Елпидифор Мартыныч. - Времена вот какие-с!.. - начал он самой низкой октавой и как бы читая тайные мысли своей собеседницы. - Сорок лет я лечил у князей Григоровых, и вдруг негоден стал!..
- За что же так? - спросила она его насмешливо.
- К-х-ха! - кашлянул Елпидифор Мартыныч. - За то, видно, что не говори правды, не теряй дружбы!..
- Вот за что! - произнесла Елизавета Петровна: она давно и хорошо знала Иллионского и никак не предполагала, чтобы он когда-нибудь и в чем-нибудь позволил себе быть мучеником за правду.
- Конечно, это грустно видеть... - продолжал он с некоторым уже чувством. - Покойный отец князя был человек почтенный; сколько тоже ни было здесь высшего начальства, все его уважали. Я сам был лично свидетелем: стояли мы раз у генерал-губернатора в приемной; генералов было очень много, полковников тоже, настоятель греческого монастыря был, кажется, тут же; только всем говорят: 'Занят генерал-губернатор, дожидайтесь!' Наконец, слышим - грядет: сам идет сзади, а впереди у него князь Григоров, - это он все с ним изволил беседовать и заниматься. Генералам всем генерал-губернатор говорит: 'Вы зачем? Вам что надо?', - а князю Григорову жмет ручку и говорит: 'Adieu, mon cher[101], приезжай завтра обедать!' К-ха! - заключил Елпидифор Мартыныч так сильно, что Елизавета Петровна, довольно уже привыкшая к его кашлю, даже вздрогнула немного.
- Ну, сынку такой чести не дождаться! - заметила она.
- Нет... нет!.. - подхватил ядовито-насмешливо Елпидифор Мартыныч. Вот который год живет здесь, а я человека порядочного не видал у него!.. Мало, что из круга своего ни с кем не видится, даже с родными-то своими со всеми разошелся, и все, знаете, с учеными любит беседовать, и не то что с настоящими учеными - с каким-нибудь ректором университета или ректором семинарии, с архиереем каким-нибудь ученым, с историком каким-нибудь или математиком, а так, знаете, с вольнодумцами разными; обедами их все прежде, бывало, угощал. Ну, и меня тоже иногда княгиня оставляла, так страсти господни сидеть за столом было - ей-богу!.. Такую ахинею несут, что хоть святых выноси вон! А возражать им станешь, насмешке подвергать тебя станут, точно с малым ребенком разговаривать с тобой примутся. Ко мне раз сам князь пристал, что видал ли я чудеса? 'Нет, говорю, не имел этого счастия!' Ну так, говорит... Повторить даже теперь не могу, что сказал дерзновенный...
- Все это, я полагаю, от скупости в нем происходит, - сказала Елизавета Петровна.
- К-х-ха! - откашлянулся Елпидифор Мартыныч; он никак не ожидал такого вывода из его слов.
- Может быть, и от того, - произнес он.
- Совершенно от того! - подтвердила Елизавета Петровна. - У меня тоже вон дочка, - прибавила она, не помолчав даже нисколько, - хоть из рук вон брось!
- А!.. - произнес Иллионский, сначала не понявший хорошенько, почему Елизавета Петровна прямо с разговора о князе перешла к разговору о дочери.
- В восемь часов утра уйдет из дому, а в двенадцать часов ночи является!.. - продолжала она.
- А!.. - произнес еще раз Елпидифор Мартыныч. - Что же это она на службе, что ли, чем занята бывает?.. - прибавил он глубокомысленно.
- Какая это служба такая до двенадцати часов ночи? Если уж и служба, так какая-нибудь другая... - возразила Елизавета Петровна и злобно усмехнулась.
Она и прежде того всем почти всегда жаловалась на Елену и не только не скрывала никаких ее недостатков, но даже выдумывала их. Последние слова ее смутили несколько даже Елпидифора Мартыныча. Он ни слова ей не ответил и нахмурил только лицо.
- С тех пор и князь у нас почти не бывает, - присовокупила Елизавета Петровна.
- Не бывает? - спросил Елпидифор Мартыныч, навастривая с любопытством уши.
- Зачем же ему бывать? Видаются где-нибудь и без того! - отрезала Елизавета Петровна напрямик.
- Боже мой, боже мой! - произнес Елпидифор Мартыныч; такая откровенность Елизаветы Петровны окончательно его смутила.
- Только они меня-то, к сожалению, не знают... - продолжала между тем та, все более и более приходя в озлобленное состояние. - Я бегать да подсматривать за ними не стану, а прямо дело заведу: я мать, и мне никто не запретит говорить за дочь мою. Господин князь должен был понимать, что он человек женатый, и что она - не уличная какая-нибудь девчонка, которую взял, поиграл да и бросил.
- Чего уличная девчонка!.. Нынче и с теми запрещают делать то! воскликнул искреннейшим тоном
