того, но все-таки не мог этого сделать по известной уже нам причине.
Княгиня на последние слова его ничего не сказала; барон тоже. Он, кажется, начинал немножко догадываться, что между супругами что-то неладное происходит.
После обеда князь пригласил барона перейти опять в их мужской флигель. Барон при этом взглянул мельком на княгиню, сидевшую с опущенными в землю глазами, и покорно последовал за князем.
Княгиня, оставшись одна, опять села за рояль и начала играть; выбранная на этот раз ею пьеса была не такая уже грустная и гневная, а скорее сентиментальная. Видимо, что играющая была в каком-то более мечтающем и что-то вспоминающем настроении.
Князь между тем велел подать во флигель шампанского и льду и заметно хотел побеседовать с приятелем по душе. Приглашая так быстро и радушно барона приехать к ним, князь делал это отчасти и с эгоистическою целью: он был в таком страстном фазисе любви своей, у него так много по этому поводу накопилось мыслей, чувств, что он жаждал и задыхался от желания хоть с кем-нибудь всем этим поделиться. Барон для этого казался ему удобнее всех. Во-первых, он был старый его приятель, во-вторых, заметно любил и уважал его и, наконец, был скромен, как рыба. Князь совершенно был убежден, что барон, чисто по своей чиновничьей привычке, никогда и никому звука не скажет из того, что услышит от него. Когда стакана по два, по три было выпито и барон уже покраснел в лице, а князь еще и больше его, то сей последний, развалясь на диване, начал как бы совершенно равнодушным голосом:
- Я хочу вам, мой милый Эдуард, открыть тайну, в отношении которой прошу прежде всего вашей скромности, а потом, может быть, и некоторого совета по случаю оной.
- За первое ручаюсь, а за второе, не знаю, сумею ли, - отвечал барон.
- Сумеете, потому что в этом случае вам подскажет ваша дружба и беспристрастие ко мне.
- О, если так, то конечно! - подхватил барон.
Сделав такого рода предисловие, князь перешел затем прямо к делу.
- У меня тут в некотором роде роман затеялся! - начал он как-то не вдруг и постукивая нервно ногою.
- Роман? С кем же это? - спросил барон.
- С девушкой одной и очень хорошей!.. - отвечал князь, окончательно краснея в лице.
- С девушкой даже? - повторил барон. - Но как же княгиня на это смотрит? - прибавил он.
- Княгиня пока ничего, - отвечал князь, держа голову потупленною, и хоть не смотрел в это время приятелю в лицо, но очень хорошо чувствовал, что оно имеет не совсем одобрительное выражение для него.
- Вы лучше других знаете, - продолжал князь, как бы желая оправдаться перед бароном, - что женитьба моя была решительно поступок сумасшедшего мальчишки, который не знает, зачем он женится и на ком женится.
Барон молчал.
- К счастию, как и вы, вероятно, согласитесь, - разъяснял князь, - из княгини вышла женщина превосходная; я признаю в ней самые высокие нравственные качества; ее счастие, ее спокойствие, ее здоровье дороже для меня собственного; но в то же время, как жену, как женщину, я не люблю ее больше...
Барон при этом гордо поднял голову и вопросительно взглянул на приятеля.
- Но за что же именно вы разлюбили ее? - спросил он его.
- И сам не знаю! - отвечал князь; о причинах, побудивших его разлюбить жену, он не хотел открывать барону, опасаясь этим скомпрометировать некоторым образом княгиню.
- Ну, так как вы, мой милый Эдуард Федорович, - заключил он, полагаете: виноват я или нет, разлюбя, совершенно против моей воли, жену мою?
- Конечно, виноваты, потому что зачем вы женились, не узнав хорошенько девушки, - отвечал барон.
- Совершенно согласен, но в таковой мере виновата и княгиня: зачем она шла замуж, не узнав хорошенько человека?
- Но княгиня, однако, не разлюбила вас?
- А я-то чем виноват, что разлюбил ее? - спросил князь.
- Тем, что позволили себе разлюбить ее, - отвечал барон, сделав заметное ударение на слове позволили.
Князь усмехнулся при этом.
- Вы, мой милый Эдуард, - отвечал он, - вероятно не знаете, что существует довольно распространенное мнение, по которому полагают, что даже уголовные преступления - поймите вы, уголовные! - не должны быть вменяемы в вину, а уж в деле любви всякий французский роман вам докажет, что человек ничего с собой не поделает.
- Но, однако, почему же вы спрашиваете меня: виноваты ли вы или нет? возразил ему с усмешкою барон.
Князь подумал некоторое время: он и сам хорошенько не давал себе отчета, зачем он спрашивает о подобных вещах барона.
- Очень просто-с! - начал он, придумав, наконец, объяснение. - В каждом человеке такая пропасть понятий рациональных и предрассудочных, что он иногда и сам не разберет в себе, которое в нем понятие предрассудочное и которое настоящее, и вот ради чего я и желал бы слышать ваше мнение, что так называемая верность брачная - понятие предрассудочное, или настоящее, рациональное?
- По-моему, совершенно рациональное, - подтвердил барон.
- Жду доказательств от вас тому!
- Доказательством тому может служить, - отвечал барон совершенно уверенно, - то, что брак[23] есть лоно, гнездо, в котором вырастает и воспитывается будущее поколение.
- Но будущее поколение точно так же бы хорошо возрастало и воспитывалось и при контрактных отношениях между супругами без всякой верности!
- Может быть! Но в таком случае отношения между мужем и женою были бы слишком прозаичны.
- Но зато они были бы честней нынешних, и в них не было бы этой всеобщей мерзости деяний человеческих - лжи! Вы вообразите себе какого-нибудь верного, по долгу, супруга, которому вдруг жена его разонравилась, ну, положим, хоть тем, что растолстела очень, и он все-таки идет к ней, целует ее ножку, ручку, а самого его в это время претит, тошнит; согласитесь, что подобное зрелище безнравственно даже!.. И сей верный супруг, по-моему, хуже разных господ камелий, приносящих себя в жертву замоскворецким купчихам; те, по крайней мере, это делают из нужды, для добычи денег, а он зачем же? Затем, что поп ему приказал так!
Барон усмехнулся: подобная картина верного супруга и ему показалась странна и смешна.
- А что за Москвой-рекой в самом деле можно выгодно жениться на какой-нибудь богатой купеческой дочке? - спросил он вдруг.
- Весьма. Хотите, я буду хлопотать для вас об этом?
- Сделайте одолжение! - подхватил барон шутя. - Однако вот что вы мне скажите, - прибавил он уже серьезно, - что же будет, если княгиня, так вполне оставленная вами, сама полюбит кого-нибудь другого?
- Имеет полное нравственное право на то!.. Полнейшее! - воскликнул князь.
- Ну нет, вы шутите! - произнес барон, краснея даже немножко в лице.
- Нисколько! Я даже душевно желаю того по простому чувству справедливости: я полюбил другую женщину, поэтому и княгиня, если пожелает того, может отдать свое сердце другому; желаю только в этом случае, чтобы этот другой был человек порядочный!
Барон при этом опять усмехнулся и покачал только головой.
- Я все-таки не могу верить, чтобы могли между вами существовать такие отношения, - проговорил он.
- Совершенно такие существуют! - отвечал князь, нахмуривая брови: ему было уже и досадно, зачем он открыл свою тайну барону, тем более, что, начиная разговор, князь, по преимуществу, хотел передать
